Хочу этот член внутри.
Глубоко. Сильно. Больно и сладко одновременно.
Мы снова сплетаемся языками, когда головка становится максимально твердой и тяжелой.
Я знаю, что он кончит, и помогаю ему, сильно надрачивая ее ладонью.
Пусть все идет к черту.
Не думать.
Марк глухо стонет, лижет мой рот изнутри и внезапно прикусывает губу до моего вскрика.
Кончает сильно, жестко, оставляя на моем животе полосы тугих горячих струй спермы.
И мы медленно глотаем рваное дыхание друг друга.
Я кончила вместе с ним.
В своей дурной голове.
Так сильно, как никогда в жизни.
Чтобы выдохнуть, нужно время нам обоим.
Мне кажется, что сердце в груди остановится, потому что запах Марка проникает мне под кожу и прямо в кровь вместе с каждым новым вздохом.
Собственное сердце гремит в висках — и на какое-то время этого хватает, чтобы заглушить неприятные мысли.
Что я сделала?
Зачем?
Хотя, второй вопрос очевиден: после того единственного раза в клубе что-то в моем отношению к Бармаглоту будто сломалось. Все эти годы он просто был рядом: большой, внимательный, заботливый и абсолютно самцовый друг моего папы, безопасный, всегда знающий, где черта и всегда сам вовремя у нее притормаживающий. Он флиртовал, но не распускал рук. Я отвечала на флирт, но не давала повода думать, что когда-нибудь у нас случится что-то кроме словесных перепалок.
А тот проклятый оргазм от его пальцев, рычание на ухо, обещание жесткого секса, от которого будет болеть промежность, вынесли меня из безопасного ринга наших странных отношений.
Хотя…
Мои глаза плотно закрыты, и я могу доверять лишь ощущению кожи, на которой внезапно чувствую шершавое и скупое, но все же ласковое поглаживание пальцев.
По щеке.
До виска.
Поворачиваю голову на его горячее дыхание.
Вслепую нахожу губы, прижимаюсь, просто плотно губами к губам.
Это реально?
Что происходит в моей голове?
— Зай, хватит от меня бегать, — хрипло говорит Миллер.
— Звучит как капитуляция, — не могу устоять, чтобы не «врубить» иронию.
Так безопаснее, кажется.
Но кого я обманываю? Какая безопасность? Что нужно сделать с головой, чтобы назвать случившееся — случайностью? Как нужно повернуть земную ось, чтобы случившееся не было сексом с женатым мужчиной, который никогда не уйдет от жены, и для которого все это — лишь первый шаг к победе над одной строптивой малолеткой?
— Ты опять думаешь какую-то херню, Заяц.
— Вы, Бармаглотище, не можете этого знать, если только не прилетели из другой галактики и не обладаете даром телепатии.
Он смеется низким грудным смехом.
Я непроизвольно улыбаюсь в ответ.
— После того, как ты мне подрочила, Зай, «выканье» — так себе защита.
— Другой нет. Есть хотите?
— Ага, — чувствую улыбку где-то в районе своей шеи.
Щетина приятно царапает кожу.
Совсем не так, как у Андрея.
Сейчас это грубо, даже немного больно и наверняка с непривычки на коже могут остаться следы.
Но мне почему-то очень нравится именно эта грубость.
Хочется проснуться утром и увидеть тонкие полоски царапин.
Провести по ним пальцами.
Забыться?
Я отодвигаюсь так быстро, что едва могу удержатся на ногах, и, если бы не Марк, притягивающий меня обратно своей здоровенной рукой, я бы точно упала плашмя.
— Это ничего не… — пытаюсь восстановить картину мира, в котором у меня все хорошо и под контролем.
— Замолчи, Зай — предупреждающе зыркает Бармаглот.
Берет меня за руку и тянет в ванну.
Ставит, как фарфоровую куколку. Мочит полотенце, вытирает живот.
Хмуро осматривает мой крохотный совмещенный санузел.
— Я сниму тебе нормальную квартиру.
— Нет! — громко возмущаюсь я.
Не для того пытаюсь жить своим умом и своими средствами, чтобы вдруг получать такие «подарки судьбы».
— А я не спрашиваю, Заяц. — Бармаглот бросает полотенце в стиральную машину. — И не предлагаю. Я делаю — ты слушаешься.
Черт.
Глава сорок вторая: Сумасшедшая
Какой-то части меня очень хочется еще раз отключить голову и позволить этому мужчине вести меня, ограждая от всего. С Бармаглотом иначе не получится: у него свои правила — и мне придется играть по ним, потому что ему сорок, он взрослый и абсолютно доминантный альфа — господи, откуда в моей голове эти термины?! — и не малолетней соплячке навязывать ему свои правила.
Но самое фиговое в том, что части меня хочется их принять.
Стать маленькой, милой зверушкой в лапах страшилища, и знать, что пока все вот так, единственный на всем белом свете, кто может меня обидеть — он сам. Остальных просто порвет, если косо взглянут или скажут кривое слово.
Но ведь Мила никуда не денется.
И вся наша красивая киношная любовь в духе «Осень в Нью-Йорке» рано или поздно тоже закончится трагедией.
Потому что я никогда не попрошу его развестись. Не скажу: «Брось жену и давай попробуем быть вместе как свободные люди».
Потому что… сегодня он сам рассказал, что значит Мила.
Не мне становиться камнем преткновения на пути телеги их семейной жизни, даже если эта телега еле-еле катится на одном колесе.
— Я не …
Мой телефон оживает. Откуда-то из прихожей слышу настойчивый знакомый рингтон.
Это Март.
Я даже в новом телефоне на автомате поставила на него ту самую мелодию, под которую как сумасшедшие целовались на яхте в то наше идеальное второе свидание.
Наверное, все написано у меня на лице, потому что Бармаглот отходит в сторону, давая мне выйти.
Бегу вприпрыжку.
Сердце колотится в груди.
Что я ему скажу?!
Как вообще смогу… теперь?
Стараясь не смотреть на его сумасшедше красивую фотографию на экране, прикладываю телефон к уху.
— Привет, — слышу уставшее. Зевок. Грохот посуды, как будто он в темноте наощупь пытается сделать чай. — Хотел спросить, как ты добралась.
Бросаю взгляд на настенные часы — почти час ночи.
Я понимаю, что пятница, он устал, у него какие-то проблемы с сестрой, но все же. В такую пургу, когда снег все валит и валит, и утром, скорее всего, нас всех ждет маленький транспортный Армагеддон, спросить, как я добралась в час ночи?
Меня заедает.
Меня точит противный ядовитый червь злости.
— А тебе не все равно? — говорю раздраженно.
Ботинки Бармаглота — огромные, на его здоровенный сорок седьмой — валяются вперемешку с моими «дутиками», по-свойски положив на них шнурки.
У нас даже обувь трахается.
— Алиса, не надо, — тоже немного раздраженно отвечает Андрей. — Я реально устал, голова не соображает.
— Не надо что?
— Я правда не знал, что неделя будет очень тяжелой и не получится увидеться.
— Неделя?
— Да. — Он тяжело вздыхает. На заднем фоне пищит чайник. — У меня все выходные с сестрой. Нужно уже разрулить все.
У него дома электрический чайник.
— Где ты?
— Что?
— Чайник, Март. У тебя. Там. Свистит. Чайник.
Бармаглот выходит из ванной, прижимается спиной к стене.
Скрещивает руки на груди.
— Алиса, я у сестры! — заводится Андрей. — Извини, что не отчитался!
— Я…
Он не дает закончить.
— Алиса, я очень тепло к тебе отношусь, но мы… еще очень мало встречаемся, а ты ждешь, что я буду вести себя как образцово-показательный муж! Что у тебя в голове?
Молчу.
— Алиса?
— Извини, что посягнула на твое личное пространство, Март. — Голос такой сухой, что неприятно царапает гортань. — Привет сестре. И, конечно, семья важнее всего. Зачем спрашивать у женщины, которую ты трахал две недели, как она добралась домой, в самом деле. Подумаешь, как-то же она жила до меня, не умирала!
— Ты там ебанулась?! — кричит он. — Я тебе не нянька!
— Если тебе на меня насрать до такой степени, что в твоем списке забот я стою на самом последнем месте, то ты мне вообще никто!
