И мой идеальный пазл, который как будто полностью сложился, снова рассыпается — и я ничего не могу с этим сделать.
— Бармаглот, а почему вы не разводитесь?
Я не хотела спрашивать, но каждый раз, когда пытаюсь удержать в голове сразу несколько важных тем, обязательно начинаю болтать об одной из них.
Мы правда никогда не обсуждали тему его брака. Только пару раз в разговоре между перепалками, когда никто не ждал серьезный ответ на такой же несерьезный вопрос. Кажется, тогда Миллер говорил, что просто слишком стар, чтобы тратить время на такую ерунду как развод. Но, конечно, если в мире и существует мужик, который в свои сорок выглядит лучше тридцатилетних и даже двадцатилетних — то это именно он. Особенно когда расслаблен, как сейчас, и не замечает, что изредка продолжает поглаживать пальцем нижнюю губу.
Этот приз, если он разведется и официально станет свободным, точно недолго будет в одиночестве.
— Алиса, мы вроде решили, что определенных тем касаться не будем, — напоминает Бармаглот.
— Я не хочу ругаться, я просто хочу понять, зачем мужчины продолжают жить с женщиной, которая настолько безразлична, что от ее присутствия рядом ни холодно, ни жарко.
Миллер минуту изучает мое лицо, потом делает глоток кофе и, откладывая телефон, складывает руки на столе.
Мне не по себе под этим пристальным серьезным взглядом без намека на улыбку.
— Хорошо, Заяц, только я буду говорить правду.
— Как всегда, — тихонько добавляю я, но Бармаглот слышит и кивает.
— Зай, давай начнем с того, что жена — это не для красивой жизни и не для расслабления, и вообще о другом. Когда мы с Милой поженились, у меня в общем почти ни хрена и не было, кроме головы на плечах и желания херачить двадцать пять часов в сутки, лишь бы выгрести куда-то повыше уровня дна. Тогда Мила была рядом, терпела, что меня никогда нет дома, что некоторые ее подруги живут лучше, чем она. Потом, когда я выгребся повыше, мы решили завести ребенка. Не получилось. Так что, когда вопрос с детьми — по крайней мере от меня — встал на повестке дня, Мила сказала, что ей нужен только я — и она может обойтись без детей.
Я непроизвольно кутаюсь в плед и пытаюсь — как это, наверное, делают все — переложить ситуацию на себя. Мне двадцать четыре и, хоть часть моих подруг уже успешно воспитывают своих детей — а некоторые даже двух — я о материнстве не задумывалась ни разу. Возможно, потому что для меня ребенок — это самый ответственный шаг в жизни, и к нему нужно быть готовым морально и материально, и точно знать, что даже если случится пришествие Годзиллы — я все равно смогу накормить, одеть и обуть своего ребенка, дать ему достойное образование и всю мою любовь. Сама, если придется.
А может еще и потому, что уже два года у меня целый класс «моих детей» и пока этого хватает с головой.
Но женщина, которая добровольно отказалась от материнства ради мужчины, наверное, любила его больше всех на свете.
— Может, и любила, — пожимает плечами Миллер, давая понять, что я расслабилась и позволила себе поразмышлять вслух. — Но в любом случае, прошло время. И «мы» тоже закончились. Так всегда случается — рутина убивает все, даже банальный комфорт.
— Только если над отношениями не работать, — возражаю я и даже не огрызаюсь в ответ на его снисходительную улыбку. Он так часто говорил, что я — максималистка, что сейчас снова об этом думает. Ну и что? — Если люди хотят быть вместе — они должны стараться. Оба.
— Если бы все было так просто, Зай, в мире не было бы разводов.
— А вы бы не сидели тут с малолеткой, а занимались бы сексом с любимой женой, — все-таки говорю в ответ.
— А я бы трахал тебя в моей кровати, Зай, потому что ты бы понимала разницу, — перекручивает он.
От того как раскатисто звучит его «р» в этом пошлом словечке, у меня странно неожиданно тянет между ног.
Я быстро избавляюсь от наваждения.
Зачем меня понесло в дебри этой личного? Оно мне вообще надо?
— Правда в том, Зай, что как бы мы с Милой не цапались, я помню, что она была рядом, когда я был где-то внизу пищевой цепочки. Избавиться от нее сейчас — это очень хуевая плата за верность и терпение. Даже если сейчас мы живет друг с другом просто по инерции. Ей нужен статус моей жены, чтобы не стать разведенкой — ок, он у нее есть. Мне нужно, чтобы мне не имели мозг. Хотя бы отчасти. Компромисс.
— У меня от вашей логики голова ломается, — почему-то очень грубо огрызаюсь я.
— Это потому что ты еще маленькая, — усмехается Бармаглот.
— Нет, это потому что женщина должна ждать мужчину после работы не потому, что у них компромисс, а потому что она скучает и хочет его обнять, и поцеловать, и сексом с ним заняться прямо в ванной, и плевать, что ужин остынет. А мужчина должен спешить домой, потому что он хочет быть с этой женщиной, и ему хорошо с ней, даже если…
Я спотыкаюсь.
Хотела сказать «даже если она уставшая, после болезни и с синяками под глазами».
Но ведь именно такая я сейчас, и теперь уже у него в телефоне. А он не морщится, когда на меня смотрит.
— Ага, Зай, — как будто слышит мои мысли Бармаглот, — именно так и должно быть в твоем идеальном мире. Прости, что лезу туда своими грязными ногами.
Глава сороковая: Бармаглот
Из шоколадницы мы уходим только почти к самому закрытию.
Заяц и так была молчаливой, а после того нашего разговора совсем притихла и даже не заметила, как съела большую часть своих десертов. Я заказываю с собой еще кучу сладостей и ей в термос — порцию горячего шоколада.
Когда сажусь в машину и передаю ей все это, Заяц довольно хрюкает.
— Я согласна быть вашей принцессой в башне, Бармаглотище, — говорит уже расслабленно.
Что там за мужик у тебя такой, Зай, что ему срать, как его женщина добирается в снегопад домой?
— Переедешь ко мне в холостяцкую берлогу? — делаю вид, что не понял ее шутку.
— Ага, — сонно зевает Заяц. — Только если мой Бармаглот пообещает откусывать головы каждом рыцарю.
— Ага, — передразниваю я, — особенно сраному архитектору.
Вряд ли она слышит мое обещание, потому что мгновенно засыпает.
Притормаживаю около подъезда.
Тянусь, чтобы разбудить Зайца, но она сама медленно открывает глаза.
Это так близко, что у меня мгновенно испаряется все это на хер никому не нужно благородство и терпение.
Почему я должен отпускать ее к какому-то малахольному пидару?
Только потому, что ей с ним типа_удобнее? Потому что я старше на шестнадцать лет?
Потому что… блядь, что?!
— Приехали, Спящая красавица, — из последних сил держусь, чтобы не сожрать ее прямо сейчас. — Давай помогу донести все это.
— На чай не приглашу, — зевает она.
— На хер мне твой чай, Заяц?
Лифт не работает, так что приходится идти по ступеням.
Она открывает дверь, заходит.
Оставляет ее открытой.
Переступаю порог, кладу пакеты хуй знает куда, чтобы только освободить руки.
У нее в квартире темно и холодно.
Заяц сбрасывает на пол куртку, вынимает ноги из сапог.
— Дверь закрой, — говорит тихо и немного как будто охрипшим голосом.
Закрываю.
Куда-то тоже роняю пальто, бросаю обувь.
Моя Зая стаскивает через голову свитер, быстро выскальзывает из джинсов, смущаясь, тянет по бедрам теплые плотные колготы.
Остается в одних трусиках и лифчике разного цвета.
Я проглатываю желание разорвать ее прямо здесь — мелкую, худую и тонкую, как спичка. Да, скорее всего, очень маленькую и узкую для моего члена.
— Посторожишь башню с принцессой, Бармаглотище? На кухне можно разложить кресло, оно почти удобное.
Она не замечает, но всегда переходит на «ты», когда между нами что-то искрит. В последнее время — все чаще. Я не какой-то романтический сопляк, чтобы придумывать то, чего нет, но и не слепой дурак, чтобы не видеть очевидного. Тем более, что я ждал от нее хотя бы каких-то эмоций в ответ. Не этого ее кривляния, за которым прячется, как маленькая девочка от страшил под кроватью, а чего-то… настоящего. Потому что даже у моего терпения есть пределы, и в последнее время я начал все чаще замечать их границы.
