продолжаю пялиться на его грудь. – Почему решаете за меня?
– А разве я не прав?
– Нет! Все думают, что я замужем. Пусть бы так и думали. Вам обязательно было все портить?
– Я все испортил? – он смотрит на меня с откровенным недоумением. – Это же ты сказала своей подруге, что я тебе не муж!
– Потому что это правда! – продолжаю кипятиться. – Вы мне не муж, а она – не подруга!
– Значит, ты не будешь против, если я подвезу ее в город, пока ты здесь? – замечает он провокационным тоном. – А, Катерина?
Я чуть не рычу от злости, а он ухмыляется. Просто издевается надо мной!
– Делайте, что хотите!
Упираюсь руками ему в грудь и пытаюсь толкнуть.
Кожа под ладонями сухая, прохладная. Хочется пробежать по ней пальцами, обрисовать каждую жилку, каждую мышцу.
Это желание накатывает так внезапно, что я замираю в растерянности. И не сразу обращаю внимание, что Барковский уже не держит меня. Почти. Одна его рука продолжает лежать у меня на пояснице, в опасной близости от ягодиц, и ненавязчиво поглаживает, посылая горячие импульсы про всему телу.
Так мы стоим больше минуты. Наконец, я сбрасываю наваждение и резко отступаю. Отворачиваюсь к колоде, вокруг которой лежат расколотые поленья.
– Так я могу делать, что захочу? – звучит над ухом насмешливый голос. – Ты не против?
– Чего? – отступаю на шаг.
– Ну, ты только что сказала…
– Я знаю, что я сказала! Не надо мои слова перекручивать. Делайте что хотите, но без меня!
Делаю шаг к дому, собираясь уйти. И снова он не дает этого сделать. С внезапной злостью хватает за руку.
– Да что я сделал не так?!
– Вы просто не понимаете, – выдыхаю со стоном.
– Так объясни! – он хмурится.
– Теперь сплетни пойдут по деревне. Мы с мамой старались их избежать.
– Так ты сплетен боишься? И это говорит девушка, которая на всю улицу пугала меня журналистами? – он припоминает мне случай возле больницы.
– Там была другая ситуация, – оправдываюсь я.
– Не вижу разницы. Почему тебя вообще беспокоит, что скажут люди? Ты всю жизнь собираешься жить с оглядкой на чужое мнение?
– А вас разве не беспокоит?
Наши взгляды внезапно встречаются.
– Честно? – он смотрит на меня сверху вниз. Задумчиво и немного сердито.
– Честно.
– Мне плевать. Я не нуждаюсь в чужом одобрении, чтобы делать то, что хочу.
До меня внезапно доходит.
– Поэтому вы поехали со мной? Просто потому что захотели и вам плевать, что я думаю поэтому поводу? – говорю с горечью.
– Возможно, – кивает он, продолжая сжимать мою руку.
– Вы кошмарный человек! Эгоист!
Его брови выразительно приподнимаются. А я продолжаю:
– Какое счастье, что я беременна не от вас!
– И почему же?
– Не хочу думать, что произведу на свет еще одного эгоиста, которому будет на всех плевать!
Внезапно он резким движением притягивает меня к себе еще ближе.
Теперь между нашими телами и ладонь не просунешь. Зато я хорошо ощущаю рельеф его торса и того, что пониже. Надеюсь, то твердое, что тычется мне в живот, всего лишь пряжка ремня.
– Думаешь, мой брат чем-то лучше? – рычит Барковский, наклоняясь ко мне. – Думаешь, ему не плевать? Если бы он заботился хоть о ком-то, кроме себя, тебе не пришлось бы сегодня тайком убегать из дома!
Его лицо оказывается так близко от моего, что я невольно сжимаюсь. Глаза злые, голодные. Будто в эту минуту Владимир за что-то очень сильно ненавидит меня.
А потом его взгляд впивается в мои губы.
Близко. Опасно близко.
Внутри все сжимается от страха и возбуждения. Я словно балансирую на краю, между раем и адом.
Инстинктивно облизываю пересохшие губы и выдыхаю.
Взгляд мужчины темнеет. Руки крепче сжимаются на моей талии.
Медленно, неотвратимо он начинает наклоняться ко мне.
– Ой, батюшки, – прямо над ухом раздается возглас мамы. – Да тут дров уже на три бани хватит! Катя, зачем ты гостя так много работать заставила?
Дергаюсь, не ожидая ее тут увидеть. Да и вопрос очень странный. Кому как не ей знать, что я никого не заставляла.
Владимир с явной неохотой отпускает меня. В его глазах мелькает досада. Я же быстро отхожу от него. Только бы мама ничего не заметила!
Оборачиваюсь.
Она улыбается во весь рот. Вот-вот медом весь двор зальет.
– Ах, какой мужчина рабочий. Не то что Колька. А про баньку это вы правильно сказали, Владимир. Раньше мы ее каждую пятницу топили, а теперь и дров нарубить некому. Но печка исправная, ее еще мой муж своими руками делал.
Мама трещит, а мне хочется провалиться сквозь землю. Что вообще это было? Мне показалось, или Владимир в самом деле хотел поцеловать меня? А я собиралась ему это позволить!
Мне стыдно смотреть на Владимира (он же теперь непонятно что обо мне думает!), но взгляд сам собой постоянно возвращается к нему. К насмешливому и такому понимающему прищуру синих глаз, тонко изогнутым губам, гладко выбритому подбородку, сильным ключицам в распахнутом вороте рубашки…
Взгляд скользит ниже.
Ничего не могу поделать с собой.
У Владимира гладкая кожа, под которой перекатываются рельефные мышцы. Тело не перекачанное, но подтянутое, сухое и жилистое. От пупка вниз идет тонкая темная дорожка и исчезает за краем брюк…
Гулко сглатываю, уставившись на пряжку его ремня.
Кажется, я уже не красная, а пурпурная: от стыда, смущения и не вовремя разгулявшихся тайных желаний.
– Ой, ну все, не мешаю. Попаритесь сегодня с Катюшкой от души. Нет ничего лучше от разных хворей, чем банька! На чердаке даже веники есть. И березовые, и дубовые. Сейчас полезу, достану.
Мамин голос возвращает меня в реальность.
Это она сейчас что сказала?
– Мама!
– А что? – и снова этот наивный взгляд простой чукотской девочки. – У нас там места много, вдвоем поместитесь. А если стесняешься, так я вам простынки дам.
У меня от возмущения даже в горле першить начинает.
– Не беспокойтесь, Светлана Генадьевна, – вмешивается Владимир. Я жду, что он откажется от бани, но не тут-то было. Этот гад говорит: – Покажите, где у вас вход на чердак. Я сам достану веники. Сто лет в бане не был.
И
