дорогой, ты гордый, я тоже не пальцем деланая. Придется тебе поговорить со мной, Захар Завьялов, или я не Джулия Остроумова.
– Только что ушел, – подобострастно заглядывая мне в глаза, ткнула искореженным сухим пальцем в сторону двери баба Дуся, – с ентой. Феклой своей. Они чего-то лаялись сначала, но я не расслышала.
– Спасибо, Евдокия Акимовна, – поблагодарила я. Ага, конечно, не слышала она. Поди, дословно может пересказать. Все Юлька, жди просьбы о премии. Иначе клещами из бабки ничего не вытащишь. Поговаривают, что она году в тридцать седьмом в ОГПУ работала. Вот не удивлюсь даже. – А чего это ты, бабдусь, ко мне на «вы» обращаешься?
– Так ты ж таперича начальство. Высоко так взлетела, ажна целым нашим издательством будешь командовать, – многозначительно подняла она голову к давно не видевшему краски потолку, мелко тряся волоском на бородавке, торчащей из подбородка. – Вона красотка какая. Похудела ты, что ли, Юлька? Ой, простите, Юлия Пална. Все забываю, старая я башка ослиная.
– Давай уж, бабдусь, как раньше, – подольстилась я, – ты мне ведь как родная.
– Ты не ври давай, хитрюга, – оскалила одинокий зуб бабулька, – хочешь инфу из меня вытянуть? Ты давай беги лучше. Думаешь, не вижу я, как вы с Захаркой искрите. Дура ты, Юлька, будешь, если химере его этой отдашь. Распоследняя растыка. Так и знай, фиг я тебя уважать тады буду в ближайшие двадцать лет. А вернешься – тады поговорим, – хмыкнула вредная, судя по всему, отмерившая себе еще сотню лет жизни бабулька.
Я почти бегом пересекла длинный коридор и в буквальном смысле вывалилась на улицу прямо под ноги, обутые в дорогущие ботинки, споткнувшись о небольшой порожек, про который всегда забываю. Я возилась в слякотной грязи, пытаясь встать на ноги, пока не поняла, что чужие, очень сильные руки тянут меня, подхватив за подмышки. Позорище, бляха муха. Я, наверное, похожа сейчас на хавронью, одетую в деловой костюм. Представив себе свинку, затянутую в дорогую ткань, я хрюкнула от смеха, еще более усилив сходство с симпатичным животным.
– Юль, ты это, едь домой, – прогнусил Сева, стоящий передо мной, – шеф сказал передать тебе, что вам не о чем говорить. И вот, Захар Геннадьич передать просил, – протянул он мне небольшой сверток, который я тут же вскрыла и уставилась на два куска ткани голубого цвета, сшитые между собой.
Черт, это же мой лифчик. Этот чертов больной придурок стащил мой лифчик, мать его!
– Иди к черту, Сева! – рыкнула я и, легко оттолкнув крупного парня, направилась к стоящему чуть поодаль лимузину.
– Ты, чертов извращенец! – проорала я, дергая дверцу на себя. В машине никого не оказалось, и я взвыла от разочарования, подняв голову к веселому серебристо-синему небу.
– Да уж, – услышала я насмешливый голос у меня за спиной. – Значит, я извращенец. А вы, Джулия Павловна, эталон безгрешности.
Я резко развернулась и буквально уткнулась носом в широкую грудь Завьялова, затянутую в дорогой кашемировый свитер.
Меня обдало ароматом его парфюма так, что я почувствовала головокружение, и земля под ногами заходила ходуном, а горло сжал невидимый обруч, мешая дышать.
– Я не буду работать под вашим руководством, – просипела я, стараясь не разрыдаться. Мне так хотелось просто прижаться к его груди, слиться с любимым. И черт с ним, с украденным лифчиком, и даже с Мартой черт с ней. – Обидно, что ты хочешь вот так просто откупиться от меня. Что, поматросил и бросил? Фиг тебе. Это ты мне не нужен. Тоже мне, пуп земли! – истерично проорала я, ненавидя себя за это.
Захар молчал. Смотрел на меня как-то странно и словно воды в рот набрал. А я потом представила себя со стороны: растрепанная орущая базарная баба. Ну конечно, какое тут чувство? Только вот он вдруг порывисто сграбастал меня в объятия и, прижав к себе, укусил за губу так больно, и так обалденно тонко, приятно, заставив задохнуться от заполнившей душу неги. И тут же сразу оттолкнул от себя, словно и не было ничего.
– Уходи, – тихо приказал он.
– Какого черта эта тут делает? – впился мне в мозг голос Марты, словно выросшей из-под земли, как бледная поганка после дождя
– Я просто вводил Джулию Павловну в курс дел, – спокойно ответил Завьялов, приобнимая ее за плечи.
Ее. Не меня. Не я его невеста и вряд ли ей стану. От этой мысли я едва не взвыла.
– Ну и как? Ввел? – хмыкнула счастливица, с удовольствием рассматривая мое перекошенное страданием лицо. – А знаешь, дорогуша, у нас свадьба через неделю. Не можем терпеть, так любим друг друга и хотим быть вместе. Ты же сообщил ей о нашем счастье, дорогой?
– Это ни к чему. Мы же не собираемся ее приглашать, – поморщился Захар, раздирая своим хладнокровием мою душу в тряпки. – До свидания, Джулия Павловна, – мазнул он по мне странным взглядом, скрывая свою красавицу невесту в автомобиле, галантно помогая ей при этом.
А я осталась на улице, чувствуя себя, словно на меня вылили ведро помоев, и сочувствующий взгляд Севы. Как раз в этот миг небо, до этого лучащееся солнышком, разверзло свои хляби, делая меня похожей на жалкую, мокрую, измученную жизнью курицу. Да уж, бабуля Остроумова была бы страшно разочарована, увидь меня в таком виде. И на фига я приперлась?
Я заковыляла в сторону автобусной остановки, чувствуя, как хлюпает в туфлях вода. Появляться в первый день на рабочем месте в качестве генерального в таком виде – верх перформанса. Выйдя на дорогу, я подняла руку, пытаясь поймать бомбилу, но даже жадные таксисты не желали иметь ничего общего с похожей на бомжиху красоткой, размазывающей по лицу сопли.
Домой я ввалилась злая, как сто чертей, и даже не обратила внимания на дорогие мужские ботинки, стоящие возле комода в прихожей. Содрав с себя ни на что больше не похожий костюм, я прошлепала в гостиную, оставляя после себя грязные следы. Верите, от моего ора, наверное, проснулись во Владивостоке. Я стояла в промокших насквозь своих пионерских трусах, странно повисших на моей фигуре, новеньком, но не очень дорогом бюстгальтере, с ужасом разглядывая оккупировавшего мой диван смутно знакомого мужчину.
– Какого черта ты тут делаешь? И вообще, как ты попал в мою квартиру? – спросила я, когда слегка успокоилась и, наконец, смогла остановить свой ор, несущийся из глотки сам по себе.
– Да у тебя замок ногтем открыть можно, – ухмыльнулся нахалюга, уставившись на меня незабудково-синими глазищами. – И я бы
