«Значит, справки наводил через свои каналы, не было ли у меня в Америке любовника», — поняла Машка.
— ...и я уважаю и одобряю эту твою жизненную позицию.
«Бурные аплодисменты!»
Он помолчал. В профессионально исполняемой декламации авторского текста Юрия Коржа предусматривалась пауза, подчеркивающая степень осознания и уважения к «жизненной позиции». Интересно, что у нас по тексту дальше?
— Мама слегла.
«Ах да, как же я про маму-то забыла?»
— В больнице. Не смогла перенести нашего развода. Сердце. Ты должна съездить, навестить ее, она тебя ждет, все время спрашивает о тебе.
«Пожалуй, он прав, не стоит устраивать балаган, пора заканчивать фарс, а то до утра не рас-хлебаешься!»
Маша посмотрела на него, ровно села в кресле, сняв ноги с кошелки.
— Нет, не должна. Я не должна навещать твою маму, встречаться с тобой и выслушивать всю эту чухню, и общаться с тобой не должна. Я ничего вам не должна! Вы посторонние мне люди. Мы раз-ве-де-ны!
Отвернулась от него, откинулась на спинку кресла, вновь затянулась сигаретой.
Она слишком хорошо все понимала.
Он привык жить в удобстве и комфорте, полном потакании его желаниям, капризам, с бесплатной никогда не возражающей обслугой в ее лице. Маша потому так долго прожила с ним, что процентов на девяносто, а то и больше не слышала, что он говорит, потому что ее мысли были заняты наукой, она работала, обдумывала, даже когда стирала, готовила, занималась хозяйством, и ей проще было сделать, как он требует, чем вникать в суть его желаний.
Он привык самоутверждаться на работе, отфутболивая и мурыжа в коридорах просителей, зависящих от «точки его почерком» на документах, и еще больше самоутверждаться дома за счет безропотно сносящей нотации, поучения жены.
Он любил себя, он был пуп своей вселенной, которая начиналась с него и заканчивалась им же. А теперь он изгнан из своего единоличного рая и вынужден жить с мамой, которая сама себе пуп в своей трехкомнатной, оставшейся от министерского мужа вселенной, с не меньшим набором амбиций и самолюбования.
Снимать обычную квартиру ему не по чину, а ту, что по чину, не по деньгам, подавать на раздел имущества — утопия, еще и платить Маше заставят. Денежки он считать умел!
На собственную квартиру не прикопил неосмотрительно — а зачем? В его жизни все было в полном порядке: квартира жены в центре города с евроремонтом и стопудовая уверенность в ее вечном стоянии у его сапога!
А тут развод! Да, ни чихнуть, ни пукнуть! Бедный Юрик, и до Ерика далеко!
Конечно, ему надо назад, к Машке! А как же!
Кто-то ведь должен ему попку, подтирать, не маманя же!
Все это она понимала, и от этого понимания становилось тошно, как будто смотрела со стороны на незнакомую женщину и вздыхала над ее нелегкой судьбинушкой: «Ой, бедненькая, маялась-то как!» Слава тебе господи, в прошедшем времени!
Спасибо, Америка — «оплот свободы», — предоставила возможность остановиться. Отдышаться, разобраться в себе.
Но сегодняшней, настоящей Маше было, как говорят ее студенты, «глубоко до фени!».
До нее самой, а может, и глубже.
Вот кому было безразлично, так это реке и пейзажам по ее берегам. Уж страстей тут — надрывов-разрывов, слез, горя, любви до гроба, секса шалопутного в кусточках на берегу — о-го-го, сколько всего перебывало!
А что ей, реке, — течет и течет себе. В планы пламенных коммунистов по переустройству природы и поворотам рек в обратную сторону — пронесло! — не попала, по причине собственно малости и небурности вод, под электрификацию с непременными плотинами и затоплением прибрежных районов — тоже.
А людишки... А что людишки — вечно у них любовь, ненависть, встречи-расставания, юность-старость, кинжально-винтовочные революционные страсти. Сколько их было и сколько еще будет...
А она течет себе, и будет с нее!
«Жил один еврей, так он сказал, что все проходит...» — спасибо Розенбауму за напоминание о вечном.
Она вдруг сообразила, что довольно долго молчит после разъяснения их теперешнего семейного статуса, смотря на реку и думая о своем.
«Да неужели ушел?»
Она подобралась на сиденье, повернулась в его сторону. Ага! Ушел, как же! Не высказавшись? Как в том анекдоте: «А если завтра война, а я не отдохнувши?»
А если завтра война, а Юрик не высказавшись?
Он тоже смотрел вдаль, на реку и почему-то молчал, почувствовав на себе Машин взгляд, посмотрел на нее.
— Ты очень изменилась после Америки, — сказал нормальным, усталым голосом.
— Юра! — поразилась преувеличенно Маша, даже ладошку на грудь уложила, от чувств-с. — Ты умеешь разговаривать нормально, как все люди?
— Дай мне сигарету.
Не ожидая Машиного разрешения, он протянул руку, взял пачку со стола, долго шебуршил пальцами, — сигарета никак не вытаскивалась, — достал, бросил пачку в раздражении, наклонился, взял зажигалку и прикурил, тоже бросил громко на стол и махнул нетерпеливо официантке рукой.
Маша сидела спиной к барной стойке и трем ступенькам входа справа от нее и не могла видеть, как отреагировала девчушка на этот пренебрежительный барский жест. Девчушку ей стало жалко — она была молоденькой, улыбчивой, шустренькой и умела варить превосходный кофе, ее здесь все любили и улыбались в ответ на ее открытость.
— Виски сто. Без льда, — приказал Юрик.
Маша улыбнулась девочке, извиняясь за чужую грубость. Да, человеческий, нормальный тон Юрику давался тяжело, тянуло по привычке на ком-то отыграться.
Он затянулся, как курильщик со стажем. Машка удивилась: Юрик прежде не курил, по крайней мере в ее присутствии, и не поощрял ее баловства.
Он много чего не делал в ее присутствии, как выяснилось, — не водил девиц домой, не курил и никогда не разговаривал нормально, по-человечески.
Девочка принесла его заказ и быстренько ретировалась от греха.
Неожиданно Машу ударил в спину порыв предгрозового ветра, швырнув вперед, в лицо волосы, оставляя на спине ощущение покалывания. Она повертела головой, оглядывая, насколько это было возможно из-за зонтика, небеса.
Вертеться было неудобно, потому что Мария снова пристроила ноги на кошелку, на второе кресло, пока предавалась размышлениям о вечном, менять позу ей не хотелось, и то, что удалось обозреть, радовало солнышком, синевой и полным отсутствием грозовых туч.
Чудеса-а!
Она еще повертела головой, посматривая по сторонам. Немецкие пенсионеры ушли, на их месте, у входа появился парень в шортах и с голым торсом, здоровый такой, сидел в углу возле входа и потягивал пиво из высокого запотевшего стакана.
