спрашивали.
Чёртов многочасовой перелёт, бессонная ночь, трудный день — Давид едва держался на ногах, но Давид Младший ждал, он не мог его подвести.
В конце концов, ему удалось увести Лину в отдельную комнату в их большом доме и задать вопрос, который мучил его весь вечер:
— Лина, что происходит?
— Забудь, — беззаботно отмахнулась она.
— Насколько я понял, все эти дамы думают, что Давид Младший — мой сын и ты всячески поддерживаешь эту иллюзию.
— Ты ошибаешься, — улыбнулась она и, страстно выдохнув, провела по лицу Давида ладонью. — Все эти дамы думают, что оба моих сына — твои.
— Ты с ума сошла? — убрал Давид её руку. С трудом сдержался, чтобы не отбросить, как ядовитую змею, но вышло всё равно грубо.
— Видишь ли, Дэйв, — цинично заявила она. Дэйв его звали только зарубежные партнёры (так имя читалось в транскрипции), и Кирилл, его ныне покойный друг, муж Ангелины, отец Арсения и Давида Младшего. — Быть верной женой Кирилла мне не приносит никаких очков. Он умер. Он никому больше не нужен и неинтересен. А вот миф, что мы с тобой любовники, более того — давно настолько, что это твои дети — возносит меня на пирамиду пищевой цепи, где питаются сплетнями, знаменитостями и скандалами. А тут сразу и то, и другое, и третье.
— Прости, а что дальше? — скривился Давид и потёр виски. Если его не вырубило после стакана минералки, то доконает эта сомнительная логика.
— Ну, если ты мне подыграешь, то я пройдусь по самым топовым ток-шоу, заработаю имя и неплохие бабки, а потом всё это само собой сойдёт на нет.
— У меня два вопроса. — Как бы невыносимо ни болела голова, мозг работал. — Тебе не хватает денег? Я перечисляю тебе в месяц фантастическую сумму, на которую можно не только безбедно жить нигде не работая, но и откладывать детям на престижное образование, ездить с ними по миру, вкладывать в их развитие и не обделять себя ни хорошей едой, ни шмотками.
— Ну да, я живу с твоей подачки. И это легко подтвердить документально, что так любят журналисты, а значит, только поддерживает мою легенду, что платишь ты нам не просто так, не в память о подлом убиенном друге-наркомане, а вкладываешь в своих детей.
— Боже, какой бред, — ужаснулся Давид.
— Лучше скажи, какой второй вопрос, — хмыкнула Лина.
Обласкать Давида она больше не пыталась. Открыв окно, закурила.
— Как это отразится на твоих детях, ты подумала?
— А что дети? — выпустила струю дыма в окно Лина.
— Может, Давид Младший ещё маленький, ничего не поймёт, но Арсению восемь, он всё слышит, видит, наверняка чувствует интерес, что к нему проявляют, потому что он… — Давид покачал головой, в ней не укладывалось: — Сын Давида Гросса.
— Думаю, ему это льстит, — равнодушно пожала плечами Лина.
— Льстит? — покачал головой Давид. — Лина, я не его отец. И не отец Младшего. Это неправда.
— И что? — хмыкнула она. — Сейчас такая жизнь, в неправду верят лучше, чем в правду.
— Нет, — категорично покачал он головой. — Ты должна это прекратить. Немедленно. И не марать имя Кирилла в этой грязи.
— Ещё скажи, светлое имя Кирилла, — хмыкнула она.
— Для тебя — да. Он никогда тебе не изменял. Всегда думал о тебе и детях. А всю ту херню, что творил, так тоже ради вас.
— Да брось, Дэйв, — скривилась она, словно лизнула лимон. — Вся эта херня была ради бабок.
— А не ты ли их требовала? Всё больше и больше?
— Ну ещё скажи, что это я во всём виновата, — выдохнула она дым в лицо Давиду, словно плюнула. — Хотя чему я удивляюсь, ты из той же породы людей, как твой папаша, как Кир, у которых все бабы шлюхи и все беды от них.
— Ты можешь думать обо мне, о моём папаше и даже о Кирилле всё, что хочешь, но эту херню с моим отцовством твоих детей заканчивай.
Давид хотел сказать: «Или я закончу её сам, как тебе не понравится», но воздержался.
— Пожалуйста, Лина! — попросил Давид.
— Значит, когда ты используешь меня, пристраиваешь на работу в банк, заставляешь следить, кокетничать с кем надо, давать ложные надежды, а иногда и не ложные, иначе никак — это нормально, — многозначительно выделила она «не». — А когда я использую твоё имя, только имя — тебе это ничего не стоит, так сразу: Лина, прекрати!
— У меня есть основания просить тебя этого не делать, — выдохнул Давид.
— Правда? — удивилась она. Затушила сигарету, выбросила окурок и повернулась, давая понять, что она вся внимание. — Это какие же?
— Я не свободен, Ангелина.
Её искусно сделанные брови поползли на лоб.
— Есть девушка, которой будет неприятно всё это слышать, — сформулировал Давид, как никогда мягко, чего Лина однозначно не заслужила, — и эта девушка ждёт от меня ребёнка.
Хорошо, что сигарету Лина докурила и выкинула, иначе она бы ей подавилась — так широко она открыла рот.
— Беременна? От тебя? — выдохнула она.
— На 99,99 %, — кивнул Давид. — Так определил тест ДНК.
— О господи! Я её знаю? — вытаращи ла она глаза.
— Это неважно. Важно, что я на ней женюсь. Поэтому, эти твои сплетни, мягко говоря, неуместны.
— О боги! — она выдохнула. — Ты что, её любишь?
— Я повторюсь: тебя это не касается, — ледяным тоном сказал Давид, ему надоело с ней церемониться. — И весь этот шалман прекращай немедленно, или я объявлю о своей помолке прямо сейчас. Ты же не хочешь скандально прославиться тем, что была унизительно отвергнута мужиком на собственной вечеринке?
— Сука! — выдохнула она.
— Ну, что есть, то есть, — развёл руками Давид.
Она хватала ртом воздух, как больной с кислородным баллоном, который вовремя не заменили.
— Это она, Давид? — орала Лина ему вслед. — Кучерявая?
Но Давид не обернулся. Он попрощался с детьми и поехал домой — в свою холостяцкую квартиру из стекла, стали, бетона и полированного оникса, где у него не было ни девушки, что ждёт от него ребёнка, ни иллюзий, что он умеет любить.
На стыке июля и августа Давиду исполнилось сорок. Он был бы и рад, наконец, кого-то полюбить, но пряжкой с пятиконечной звездой из него выбили способность чувствовать.
С детства он усвоил, что его организм — это генератор, а секс — это энергия, спорт — это энергия, эмоции — это энергия. Энергия — это всё, что нужно, чтобы двигаться вперёд. Неважно, как ты получаешь энергию, главное — двигаться вперёд.
Но куда? К чему? И где предел? Этого ему не
