волосы вместо фаты. И снег, что валил с утра огромными хлопьями, покрывая всё вокруг пушистым белым покрывалом — его она бы тоже обязательно заказала.
И пусть с утра уже приехало несколько машин, и Саша видела, как сотрудники свадебной компании заносят в дом арку из цветов, букеты и ещё какой-то театральный реквизит, она не волновалась.
Часть её страшилась того, что будет потом: Давид Гросс умел удивлять, и как он себя поведёт, став мужем, страшно представить, но часть — радовалась неизвестно чему.
Платье в большой картонной коробке, к которому, словно в кукольном наборе невесты, прилагалось бельё, туфли, венок и украшения, принёс в её комнату Михаил. Время, к которому ей следовало быть готовой и место, где состоится церемония, тоже озвучил он. Но Саша, прежде чем начать одеваться, должна была кое-что сделать. Обязательно. Без этого она не могла надеть Давиду Гроссу на палец обручальное кольцо.
От одной мысли телу пробежали мурашки. Но, прогнав сомнения, она спустилась на первый этаж.
Галина Ильинична, как обычно, возилась на кухне, Юрий Иванович ей помогал.
Саша прочистила горло, стоя на пороге, чтобы привлечь внимание.
— Проходи, милая, — ответила ей женщина, не поднимая глаз. — Что-нибудь хочешь? Приготовить тебе?
— Нет. Галина Ильинична, — села на своё место на торце стола Саша, — поговорите со мной.
— О чём, милая? — так и не смотрела на неё женщина, хотя голос был обычный, дружелюбный, ласковый.
— В чём провинился мой отец, что одно упоминание его имени разрушило всё, что мне так дорого — ваше доверие и доброе ко мне отношение? За что вина его настолько велика, что лежит даже на его дочери? В чём она? Что он сделал?
Галина Ильинична набрала воздуха в грудь.
— Я сам, Галя, — прозвучал голос Давида до того, как она ответила. — Лучше я сам, — сказал он и посмотрел на Алекс.
— Давидушка, свадьба же, — тронула его за руку Галина Ильинична.
— Это ничего не изменит, — покачал головой Давид. — Узнает она до или после, свадьба будет. Твоей вины нет, — повернулся он к Алекс. — Эта история случилась до того, как ты родилась. До того, как ты родилась, — повторил он, — моя сводная старшая сестра Надежда, её мать, Галина Ильинична, Юрий Иванович и другие хорошие люди, что помогали им по хозяйству, жили в той усадьбе, которую твой отец теперь называет загородным домом и содержит там винокурню.
Саша открыла рот, но ни одного звука так и не произнесла.
— Да, моя дорогая, — кивнул Давид. — Там, где сейчас колосятся кукурузные поля твоего отца, моя сестра мечтала выращивать виноград и розы. И тот винный погреб с коллекцией, где ты хотела провести для меня экскурсию, тоже принадлежал ей. Как и редкие вина, и уникальные сорта винограда, что она выращивала, и розы, селекцией которых занималась.
— Но как? — выдохнула Саша. — Как всё это оказалось у отца?
— Моя сестра наглоталась таблеток, которых со времён болезни её матери осталось предостаточно, и умерла. А всё, что принадлежало ей, завещала твоему отцу.
— Завещала?!
— Потому что любила, — села напротив Саши Галина Ильинична. — Любила беззаветно. А он пудрил ей мозги. Очень долго пудрил, обещал развестись с женой. А когда бедняжка погибла, конечно, обещал жениться, как только выйдет приличный для траура срок. Да, — безнадёжно махнула она рукой, — чего только не обещал, замыслы у него были грандиозные, а Надюша ему верила. Ждала. Надеялась. Мечтала. Планы строила, сердешная моя. Всё приговаривала: «Вот приедет Эдуард, мы здесь площадку для детей построим, чтобы они играли, а мы из окна дома их видели. А тот сарай починим, винокурню сделаем, Эдуард хочет винокурню», — сказала она. Тяжело вздохнула. — Она его так и звала Эдуард, с благоговением, трепетом. А потом узнала, что он женился на твоей матери, ещё и траур не закончился. На твоей юной и прекрасной матери. Наденька ему была нужна только ради земли, что ей принадлежала. Когда она узнала, всё и переписала на него — отдала, раз ему так это было нужно, и дальше жить не захотела.
— Но ведь он… — покачала головой Саша.
— Что он? — усмехнулся Давид. — Нашёл себе другую дурочку, более юную и куда более богатую? Которой тоже запудрил мозги и которую тоже погубил?
Саша не нашла что возразить. Набрала воздуха в грудь и не нашлась что сказать. Она никогда и не интересовалась откуда у отца загородный дом. Но вдруг кое-что вспомнила.
— А розы, виноград? — спросила она. — Что стало с ними?
— Твой отец их вырубил, — развёл руками Давид. — Ему они были не нужны. Ему был нужен бурбон и место для выращивания кукурузы.
— Не оставил ничего. Не одного куста, — покачала головой Галина Ильинична. — Даже розу, что Надюша назвала в его честь, вырвал с корнем и сжёг вместе с остальными.
— Розу, названную в его честь? — опешила Алекс.
— Эдуардо, — кивнул Давид. — Она назвала её Эдуардо. Галя с Юрием Иванычем, к счастью, успели нарезать черенков, чтобы сохранить хоть часть коллекции в память о Наде. Благодаря их усилиям кое-какие розы удалось сохранить, — смотрел он на Алекс не мигая. — А виноград — нет, виноград погиб весь.
Вся глубина пропасти, что лежала между ними — отцом и Давидом, теперь была видна Саше, как никогда. Разве такое можно забыть? Разве можно простить? Разве можно оправдать?
Саша словно своими глазами видела костёр, в котором пылали кусты. Как отец собственноручно их выдирал и бросал в огонь, шатаясь в расстёгнутой рубахе, прихлёбывая из зажатой в руке бутылки с горла. И кровь текла по его разодранным шипами рукам.
Конечно, Алекс не могла этого видеть, её ведь тогда ещё не было на свете, но она вспомнила, как своими глазами читала строки из маминого дневника:
«… он словно обезумел. Его израненные шипами руки кровоточили, пламя лизало сапоги, а он смеялся, дико, безудержно, словно сошёл с ума. Смеялся, неизвестно к кому обращаясь в тёмное небо, швырял в огонь ещё цветущие кусты и, пошатываясь, прикладывался к бутылке…»
Мамины дневники, что пропали после её смерти.
Саша никогда их не читала, только эту тетрадь, что однажды нашла у мамы под подушкой, из которой успела прочитать всего несколько страниц.
Саше было восемь или девять. Она проснулась в ту ночь от страшного сна, пошла к маме, но мамы в комнате не было. Горел ночник, и кровать была расправлена, словно мама только что встала. Саша её ждала, очень долго ждала, а мама всё не приходила. Тогда Саша легла на её подушку, наткнулась
