словно бритвой, отец поставляет локоть маме, и мы всей своей фальшивой ячейкой общества идет лицемерно улыбаться Ахметову. Дочь его тоскливо стоит рядом. Как я ее понимаю. Сколько раз я был на ее месте. Она норм девка, только дерзкая. Не в моем вкусе.
Истомина тоже заноза, но по-другому.
Блядь, мне даже запах ее духов мерещится, и на секунду показалось, что я засек в толпе сивую макушку. Уже мерещится везде.
Если без пятнадцати восемь не позвонит, сам наберу. Я в этой клоаке не выдержу дольше. За десять минут рядом с отцом у меня уже онемело лицо и взгляд стал стеклянным, но греет душу, как дергается его щека каждый раз при попадании Линки в его поле зрения.
Она уже увидела Димана, и стоит на низком старте, чтобы рвануть трясти перед ним своим вымечком. На меня Лина, похоже, больше ставку не делает.
Слава богу, до нее дошло.
Рамзес мне сейчас бы не помешал, но я уже увидел среди присутствующих его сводную. Значит, да, хер Ник приедет. И так по какой-то удивительной причине, он будет ее забирать. В каком-то лесу что-то сдохло, но Рамзаев мне не расскажет.
Как только становится возможным, смываюсь от отца подальше. На втором этаже вроде бы гостей поменьше, поднимаюсь туда. Блядь, что за день? Захотелось покурить, а у сигарет мерзкий привкус духов Линки. Или это в руку въелось?
Иду отмываться.
В комнате отдыха только пара мужиков и один гаденыш. Я его хорошо помню. Один из тех, кто организовал мне в подарок Истомину. Он предусмотрительно не показывался все это время мне на глаза, а вломить ему хочется до сих пор.
Время почти семь.
Скоро можно будет свалить.
Меня все больше раздражает необходимость тратить время на нахождение здесь. Еще разок рисануться на глазах у отца и, забыв здесь Линку, укатить, не дожидаясь звонка Ольки. В конце концов, по городу покатаю, лишь бы тут не тухнуть.
У меня хотя бы есть возможность смыться. У именинницы такой опции нет.
Пойду поздравлю ее по-человечески.
Уже собираюсь выйти, но застреваю перед дверью, потому что слышу знакомый голос.
Мужики в комнате вдруг начинают ржать, и мне хочется на них прикрикнуть, чтоб заткнулись. Из-за них плохо слышно.
– … Мы можем вернуться? ...
– … Будь душкой… Надо очаровать партнера…
Не выдержав, распахиваю дверь и успеваю заметить, как смутно знакомый дядька, погладив плечо Истоминой, уходит к лестнице.
Я не ошибся.
Это действительно она, Ольга, стоит, прислонившись к стене с закрытыми глазами.
Почему мне так хуево?
Она сегодня другая. Выпендрилась в коротком платье, тонкая ткань которого не оставляет места для воображения. Намазалась.
Рабочий раскрас?
В висках стучит, льдом заливает затылок, кулаки сжимаются сами собой.
Фитиль уже подожжен, и я не знаю, насколько сильно рванет.
Сивая поднимает ресницы и смотрит прямо мне в глаза. Нагло. Спокойно.
А она не удивлена, увидев меня.
– Так ты к маме ездишь? – смериваю ее взглядом.
Почти скриплю зубами, аж челюсти сводит.
Чего мне стоит не тряхнуть ее, как следует, одному богу известно.
Истомина, ни капли не смутившись, выставляет подбородок.
– Не твое дело, – с вызовом отвечает она.
Ты посмотри на нее. Как мы заговорили!
Разглядываю эту незнакомку в шкурке от Истоминой и чувствую, что мне все паршивее. А еще я вспоминаю, откуда знаю этого мужика.
– Ты в курсе, что Федоровский женат? – выплевываю я. – Или ты не его обслуживаешь, а его партнеров?
Глаза Истоминой распахиваются. То, что я вижу в них, больше всего напоминает боль. Играет? А может, не знала? Или дело в чем-то другом?
Плевать.
Плевать на лживые синие глаза.
Плевать на закушенную губу…
– Не тебе меня упрекать, – высекает она и поворачивается уйти.
Нет, блядь! На хуй врать! Мне не плевать!
Я хватаю ее за руку и дергаю на себя.
Отравляющий цветочный запах обволакивает меня, забивает ноздри, дразнит, зля еще больше. Это унизительно – продолжать хотеть эту двуличную дрянь.
– Это он платит за учебу в универе, да? Да? Что молчишь? – я держу ее лицо так, чтоб не могла отвернуться.
– Да! – выкрикивает она. – Отвали!
– Что ж он тебе квартирку не оплатил? А? В чем дело? Или не тянула? Целочку берегла? Ты его ртом ублажала или задницей? – у меня отъезжает башня, еще немного, и я сорвусь на крик.
Притискиваю к себе все сильнее, чувствую, как под тканью двигается горячая упругая плоть.
Какого хрена, она даже не пытается врать? Ей срать на мои чувства?
– Ты что несешь? Убери руки! – Олька дергается, но что она может против меня?
– С чего бы это? Вчера тебя все устраивало…
Я зажимаю ее у стены. Она горячая. Скольких она обогрела… И ведь еще ломалась…
– Не прикасайся ко мне! – пухлые губы кривятся.
Издевательские ангельские локоны выводят меня из себя.
– У тебя нет права голоса, ты моя. Помнишь? – напоминаю я. – И ты будешь делать все, что я прикажу.
Тащу ее за руку к лестнице, но путь мне преграждает какой-то смертник.
– А ну отпусти!
Это он мне?
Ах вот это кто… Гандон-Сашенька. Утырок из френдзоны. И он тут.
Надеется за геройство получить доступ к телу? Или не такая уж там френдзона? Дружба с бонусами?
– Я тебе говорил, чтобы его рядом с тобой не было? – оборачиваюсь на Истомину.
– Да кто ты такой? Вали к своей Лине, и оставь меня в покое! – вырывается сивая, но я только сильнее сжимаю пальцы на ее запястье.
– Слышь, ты, – рявкает смертничек. – Руки убрал.
И встает на дороге. Толкаю его и получаю обратный тычок в грудину.
Истомина выдыхает:
– Сашка…
В глазах темнеет. Ах ты за него волнуешься?
Выпускаю Ольгу, чтобы освободить себе руки, и без предупреждения прописываю мудаку в челюсть. Сученыш устоял и двигает на меня.
Почему бы и нет, в конце концов. Надо бы ему преподать урок, чтоб не лез куда не надо. Недоумок замахивается, и понеслась.
Красная пелена перед глазами застилает рожу урода, но я въебываю ему без промаха.
Когда нас начинают растаскивать, повреждения у нас почти одинаковые. Расписные рожи. У него кровавая юшка под носом, у меня разбита губа.
Выдергиваюсь из рук охраны.
Истомина бросается к своему Сашеньке.
Пиздец.
Виснет
