— Смена Эдика закончилась, он уже уехал, но я оставлю ему сообщение. Я записал.
— Вот и славненько, спасибо, — поблагодарил Илья Михайлович и тут же спросил: — Когда нас отправите? Старт, мы на предварительном, разрешите исполнительный.
— Ожидайте.
Диспетчер отключился. Даша видела лишь рыжую макушку командира, зато могла любоваться профилем Оленева, выделявшимся на фоне ясного голубого неба. Высокий лоб, большой, чуть вздёрнутый нос, крепкий подбородок. Во рту он что-то перекатывал, щёки иногда западали внутрь — наверное, сосал свою карамельку. Даша не могла отвести от него взгляд. Чёрные очки от солнца, наушники, надетые тоже криво, три золотых полоски на погонах, часы на загорелом запястье — он был чертовски красивым вторым пилотом!
Оленев обернулся, словно почувствовав, что его разглядывают:
— А мне сегодня Федя Стародубцев звонил. Сказал, что в пятницу устраивает отвальную в честь отъезда в Китай, и пригласил меня на банкет. Хочет попрощаться.
— Серьёзно? — У Даши в груди потеплело: молодец Федя, не стал откладывать звонок в долгий ящик. — Отличная новость!
Догадывался ли Оленев, что побудило Федю позвонить после стольких лет молчания?
— Ты согласился?
— Да.
— Я очень рада!
— Ещё он сказал, что я могу прийти со своей девушкой, — Оленев сделал выразительную паузу. — Я ответил, что у меня нет девушки, а он очень удивился.
Нет, Оленев не догадывался о побудительных мотивах Феди — он точно о них знал! Федя всё ему рассказал! Даша сжалась, ожидая нагоняя за самоуправство.
Они смотрели друг на друга, как дуэлянты перед поединком, и тут Даша не выдержала и начала улыбаться — всё шире и шире. Не потому, что ей стало смешно, а потому, что Эдика не было на вышке, потому, что примирение с Федей обнуляло Оленевские ошибки, потому, что она собиралась лететь в Воркуту зайцем, и потому, что второй пилот Оленев был самым прекрасным в мире мужчиной. А главное — он совсем на неё не сердился. Она его любила всяким — злым, резким и даже пьяным, но когда он был таким добрым и обаятельным — её сердце разрывалось от любви.
— Меня Федя тоже позвал, но у меня нет ни жены, ни подруги, — пожаловался Илья Михайлович. — Может, Оксаночку пригласить? Дашенька, как ты считаешь, я слишком старый для неё? Мне всего пятьдесят.
— Вы можете пригласить ту женщину, с которой ночевали в Пажме, — сказала Даша. — Я слышала, как вы с ней… общались.
Илья Михайлович поднял рыжие брови, сделал притворно-изумлённое лицо и рассмеялся. Протянул ей взлётную конфетку в жёлто-голубом фантике:
— Держи, это тебе приз за наблюдательность. Ну прямо мисс Марпл!
Диспетчер наконец ответил:
— КА 221, Старт, полоса ноль семь, исполнительный разрешаю.
— Занимаю полосу ноль семь, исполнительный, — сказал Оленев и самолёт медленно тронулся.
40. Помеха на полосе
Они прокатились вдоль перрона и повернули на ВПП. Даша оттянула ремень и привстала со своего стульчика, глядя, как белые стрелки разметки исчезают под носом «боинга». Из кабины наблюдать за движением было интереснее, чем из салона. Оленев выехал на полосу и, не останавливаясь, сообщил диспетчеру:
— Старт, КА 221, к взлёту готов.
— КА 221, ветер 300 градусов, 5 метров в секунду, взлёт разрешаю.
Оленев глянул на Илью Михайловича:
— Ну что, взлетаем?
— Угу, — кивнул тот.
— Старт, КА 221, мы взлетаем.
— Всего доброго!
Сердце радостно ёкнуло. Даша вспомнила сон, в котором Оленев признался, что любит её. Пережитый во сне восторг не забылся, он прятался в глубинах подсознания и вернулся теперь предвкушением счастья.
Оленев двинул РУДы вперёд, двигатели заревели, и Дашу размазало по стеночке за спиной.
— Стабилайз. — Шум в кабине заглушал голос Ильи Михайловича. — ТОГА. Скорость растёт.
Речевой информатор отчеканил на английском: «Восемьдесят узлов». Скоро тот, кто исполняет функции второго пилота, скажет: «V1», — скорость принятия решения, — и через считанные секунды они оторвутся от земли.
— Помеха на полосе, — сказал Илья Михайлович.
* * *
Маленькая фигурка двигалась им навстречу. Она виднелась на горизонте — там, где взлётная полоса растворялась в небе, — но скорость стремительно нарастала, и что-то вдруг блеснуло на солнце. Хромированный руль велосипеда? Ещё через секунду Даша разглядела ярко-рыжую голову.
Припав к раме и бешено крутя педали, Эдик мчался навстречу семидесятитонному «боингу» — строго осевой линии, словно участвовал в странной индивидуальной велогонке. Даша мгновенно покрылась липким потом, в висках лихорадочно застучало.
— Прерываем взлёт? — спросил Илья Михайлович сквозь гул двигателей.
— Если он не свернёт, мы всё равно его собьём во время торможения. Нет смысла прерывать.
Эдик приближался слишком быстро. Его силуэт вырастал на полосе, как в кино на ускоренной перемотке: секунду назад он был лишь точкой вдалеке, а теперь Даша отчётливо видела его лицо — Эдик улыбался. Внезапно он выпрямился в седле, бросил руль и театрально раскинул руки, словно хотел обнять самолёт или кого-то, кто в нём находился. Оленева? Кумира своего детства и ненавистного соперника? Отца, который ушёл из семьи в сложный момент, так и не подарив единственному сыну безусловной любви и поддержки? Свою неверную возлюбленную, ради которой он совершил столько коварных и великодушных поступков?
— Он не свернёт! — крикнула Даша. — Господи боже, он не свернёт!
Столкновение неизбежно.
В воображении Даши «боинг» снёс хрупкое препятствие, вильнул на огромной скорости и затормозил. Завизжали тормозные колодки, резина крошилась о бетон, из-под колёс повалили клубы чёрного дыма вперемешку с язычками пламени. Остатка полосы не хватило, тяжёлый самолёт, полный пассажиров и топлива, не успевал остановиться. По инерции его протащило дальше, дальше, по сухому дёрну и мелкому кустарнику прямо в глубокий овраг, где росли карликовые берёзки и мохнатые ивы. Пропахав рваную борозду в земле, он вонзился носом в землю, ломая крылья и хвост, распадаясь на части. Двадцать тонн керосина взорвались с оглушительным грохотом. Заревел и взметнулся до небес огненный вихрь. Невыносимый жар расплавил человеческие тела, очки, туфельки на каблуках и даже взлётные карамельки. На горячем бетоне в луже крови остывало растерзанное тело — единственное пригодное для опознания. А в ста метрах от места аварии валялся искорёженный велосипед.
— Надо взлетать, — сказал Оленев, — другого варианта нет.
— Согласен, но скорости недостаточно.
— Взлетаем, — принял решение Оленев.
— Скорость 145 узлов, ветер 300 градусов боковой, до помехи визуально 25 метров.
Оленев рванул штурвал с такой силой, словно хотел затолкать его себе под рёбра. Даша видела его напряжённые руки, бликовал на солнце циферблат часов, ревели турбины. Илья Михайлович переключал тумблеры на приборной панели. А потом Дашу опрокинуло ногами вверх, как на истребителе, грудь сдавила перегрузка, и она увидела небо — самое безопасное место на земле. Ослепительно голубое и… недосягаемое.
— Критический угол атаки! Срыв потока!
Даша не разобрала, кто это произнёс, — командир или второй пилот. Самолёт начал хаотично трястись, завыла звуковая сигнализация. С трудом им удалось оторваться от полосы, но Даша знала, что скорость слишком низкая. Она достаточно часто летала на самолётах, чтобы привыкнуть к ощущению тяги и подъёмной силы, которые подбрасывали машину вверх, словно пёрышко. Но в этот раз им не хватило ни тяги, ни подъёмной силы. Эдик помешал. Эдик, который остался жив и смотрел сейчас, наверное, на кувыркающийся «боинг» с чувством полного удовлетворения.
— Сваливание!
На несколько страшных мгновений они зависли в воздухе, стоя на хвосте, а потом медленно, но неумолимо начали падать. Даша ощутила тошнотворную невесомость. Это конец. Обычно сваливание переходит в штопор, но у них не было запаса высоты для долгого смертельного вращения. Они просто рухнут на землю, как камень. Через десять секунд, не позже.
