Внезапно снова кольнуло в мозгу. Слишком уж нарочито она это делала. Зачем? Зачем доступной женщине афишировать доступность? Как будто боялась, что может показаться недостаточно доступной.
Больно уж сложно. Верным обычно бывает то, что кажется более логичным. Тут же логика простая: Маринка – легкомысленная бабочка, порхающая от одного мужика к другому. И незачем копать глубже.
Однако Гена продолжал копать, выискивая тайный смысл в ее поведении.
Была ли она на самом деле шлюхой, лежа на животе и тихонько млея от восторга, когда он целовал ее восхитительные веснушки?
Была ли она шлюхой, когда Кеба делился с нею сокровенными мечтами? Смог бы он разоткровенничаться перед шлюхой?
Она никогда не подводила его к теме секса. Никогда не проявляла настойчивости, не брала инициативу на себя.
Вот Оленька – та да. От той не укроешься. Для нее абсолютно неважно, хочет Кеба ее в данную минуту или нет – требовательно лезет в его штаны, и дико оскорбляется, когда он не отзывается на ее приставания.
А Маринка с удовольствием просто лежит рядом, щебечет какую-то милую чепуху, и почему-то от ее чепухи на душе так уютно и спокойно…
Никогда Кеба не ощущал покоя с Оленькой. Той всегда что-то нужно. Или заниматься любовью, или обсуждать предсвадебные хлопоты. А потом снова заниматься любовью. Если Гена устал – это его проблемы, а Оленьку удовлетворить обязан. О последних неделях даже вспоминать не хочется: неприятно по-человечески, и стыдно по-мужски.
И уж никогда, буквально ни единого раза, не лежала Оленька с ним так спокойно, как Маринка, просто наслаждаясь самим фактом того, что Кеба есть, что он рядом. Он принимал это Маринкино спокойствие за обыкновенную привычку шлюхи к постельным валяниям, за ее равнодушие к нему, как к партнеру. Допустим, так оно и было. Тогда почему он сам чувствовал такой уют и покой рядом с нею? Почему его так взбудоражило сегодняшнее «Генка, милый!»?!
Глупости! Какая разница, что он чувствовал, лежа рядом с Маринкой на матах? Не будь она шлюхой, еще можно было бы о чем-то задумываться. А так…
У него есть Оленька. Через неделю они поженятся и будут жить долго и счастливо. А Маринка останется в прошлом. Отныне у него будет только Оленька. Навсегда. Каждый день, каждую ночь она будет рядом с ним. С ней ему предстоит засыпать, с нею – просыпаться. Утром она будет надевать халат и готовить завтрак, пока он будет бриться. Халат, опять пресловутый халат. Оленька, такая милая, светлая девочка, будет бродить по дому нечесаная, в халате. В рваном… И в рваном же халате будет требовать от него секса: еще и еще, много секса. Хочешь, не хочешь – никого не волнует. Вынь да положь.
А что в этом плохого? Она хороша в постели. Кеба усмехнулся: хороша, если ему не изменяет память. Потому что это было так давно, что теперь уж и не вспомнишь, как было раньше, до Маринки.
Маринка все изменила, перечеркнула. На ее фоне Оленька уже не выглядит королевой в постели. Но это-то как раз вполне логично: Маринка ведь шлюха, ей по штату положено быть более опытной.
Да, по штату положено. Но разве она такая уж опытная? Да полноте, никакого особого опыта Кеба у нее не обнаружил. Но почему воспринял опытной? Только потому, что с ней было лучше, чем с Оленькой? А ведь Оленька обладает весьма немалыми познаниями и умениями, причем совершенно не стесняется демонстрировать свою ловкость, даже гордится ею. Для нее не существует запретных тем и поз: говорить и вытворять может что угодно. Первое время ее выходки льстили Гене: это он научил ее всему, что она умеет. Но уже скоро насильно притягивал за уши это чувство, прикрывая то, что чувствовал на самом деле: неприятие слишком циничного поведения в постели.
А Маринка? Такого циника, как она, еще поискать. Но вот что странно: весь ее цинизм остается в разговорах. В постели она напрочь о нем забывает. Ни разу не попыталась привнести в их отношения что-нибудь новенькое, заковыристое. Она далеко не так изощренна, как Оленька, однако с нею Кеба всегда чувствовал в миллион раз большее удовольствие. Абсурд.
Получается, Маринка – шлюха-дилетантка, а его Оленька – профессиональная скромница. Полный бред. Так не бывает. Оленька – профессионалка? Да разве можно придумать что-нибудь более несуразное?! Достаточно взглянуть в ее глаза. Чистые, наивные, вечно глядящие удивленно. Даже когда удивляться нечему. Иной раз раздражает. Все чаще приходила на ум фраза Райкина: «Закрой рот, дура, я уже все сказал!» Только в данном случае – закрой глаза, ничего удивительного вокруг не наблюдается. Надо же, всегда чему-то удивляется! Вытворяет с ним замысловатые па, и при этом глядит так наивно-удивленно: надо же, как я, оказывается, умею!
Так и будет всегда, каждый день, смотреть на него и удивляться? В рваном халате, нечесаная, запрыгнет на колени и начнет мурлыкать, нагло елозя задницей по его уставшим причиндалам, и опять же с удивленными глазками: что, ты меня еще не захотел, милый, ты еще не проснулся?
Брр! Дался ему этот рваный халат! Вот ведь подкинул Бубнов образ. Ну не укладываются у него в голове Оленька и рваный халат на одну полку, никак не укладываются. Возвышенно-одухотворенная Оленька с распахнутыми голубыми глазоньками, и рваный халат. Нет, ни в какие ворота, ни под каким углом. В рваном халате скорее можно представить Маринку с ее веснушками. Та в халате будет выглядеть, наверное, еще более естественно. Хотя, конечно, юбка, спиралью обвивающая ее ноги, смотрится на ней божественно. Маринка. Да причем тут Маринка? Он ведь думал об Оленьке!
А думать о Маринке, оказывается, приятнее. Вспоминать, какая она теплая, уютная. Вроде и не делает ничего особенного, просто лежит себе на животе да песенку какую-нибудь мурлычет, или чепуху рассказывает, а ему так хорошо, что ничего другого уже и не хочется, даже секса. Нет, секс у них был замечательный, да только с главенствующей позиции в их отношениях он как-то незаметно перекочевал на почетную вторую ступеньку пьедестала. Ведь при воспоминаниях о ней в памяти прежде всего всплывает именно лежащая на животе Маринка, подставившая под его поцелуи свои восхитительные веснушки, и тихонько напевающая незамысловатый мотивчик, а вовсе не моменты непосредственного физического контакта.
Он идиот. У него свадьба через неделю, а он рассуждает, в какие моменты Маринка нравится ему больше.
Вот Маринка бы его, пожалуй, не раздражала. Ни в излюбленной длинной юбке, ни в рваном халате, ни, тем более, вовсе без одежды. Вот на ней бы и жениться, с нею, может, и он познал бы, что такое семейное счастье.
Как сказал Бубнов: «Счастье – это когда понимаешь, что вот это – твое, родное, только твое!»
То-то и оно. Кеба мог бы сказать о Маринке «это – мое, родное», но разве может он сказать про нее – «только мое»? Ведь явно не только его, явно! Даже не скрывает, что шлюха, намеренно демонстрирует, что такие отношения для нее ровным счетом ничего не означают!
