Татьяна Туринская - Арифметика подлости

– Хватит! – рявкнул он, и оказался рядом с нею.

Она послушно замолчала. Застегнула молнию, а пуговица без конца выскальзывала из петли. Кеба понял: волнуется. Вот он и пришел, Великий День Примирения!

Из одежды на Марине были только джинсы. Бюстгальтер и трикотажный свитерок все еще валялись на ковре. Смутившись, она отвернулась от него. Только теперь он увидел ее обнаженную спину. Веснушки! Его веснушки!

Он стал хватать их губами, будто стараясь сгрести их все в одну кучку. Чтобы они не разбежались – вернее, чтобы Маринка не убежала от его губ – обхватил ее за плечи. С плеч руки соскользнули на грудь…

Блаженство разлилось по телу. Веснушки… Его Маринка! Не будет развода. Ни сегодня, ни завтра, ни через год – никогда. Он совершил огромную ошибку. Такие ошибки допустимы раз за целую жизнь. Только тогда они имеют право на исправление. Второго раза Гена не допустит. А первый Маринка простит. Она уже достаточно его наказала. Они наказали друг друга.

Насытившись веснушками, он вновь опустился перед нею на колени, и принялся стягивать джинсы:

– Знаю, что не поверишь. У меня никого за это время не было. Если я тебе с кем и изменял – только с собственными руками, и то, когда уже сил не было.

Некоторое время пришлось побороться – она держалась за свои джинсы, как умирающий от голода за последнюю картофельную очистку.

– Ты прав – не верю.

– Ну и не верь – он мягко повалил ее на пол, и принялся стягивать поддавшиеся джинсы со щиколоток. – Главное, что я сам это знаю.

Джинсы полетели в угол.

– А еще я знаю, что больше никогда не отдамся в чужие руки, как бы бабы ни просили. Думаешь, после того, что ты мне устроила, я еще когда-нибудь захочу посмотреть в сторону? Я и тогда не хотел. Сопротивлялся не особо усердно – да. Но можешь быть уверена: теперь я только твой. Я усвоил урок, Маринка!

Она лежала перед ним голенькая, как когда-то давным-давно на матах в каморке. От этого сравнения его сердце чуть не лопнуло от счастья.

– Люблю тебя, малыш, – прошептал он, и снова почувствовал жжение в глазах. Ну и пусть. Плевать на слезы. Это слезы радости. Они даже мужчинам простительны.

Но опять что-то пошло не так. Марина рывком села, прикрыла руками обнаженную грудь. Вдохнула поглубже, будто собираясь сказать что-то важное.

– Я тебе тоже изменила. Ты сможешь через это перешагнуть?

Зачем она? Он ведь и сам не дурак – все отлично понял. Коль уж замуж собралась… И вообще – такие женщины на дороге не валяются. Было бы странно, если бы за два года никто не добился ее благосклонности.

– Какое я имею право тебя упрекать? Но давай договоримся – все останется в прошлом. Мы наказали друг друга. Нам обоим было больно. Я эту боль заслужил. Ты – нет. Но если мы будем постоянно напоминать друг другу об этом… Это будет не жизнь – сплошной ад. Да, я смогу перешагнуть через это. Уже перешагнул. Мир?

Но ей опять было мало.

– Еще одно. Твои пацаны…

Еще минуту назад сердце разрывалось от счастья. Теперь его рвала тоска: у него забирали единственную отдушину. Семья, конечно, дороже. Но мальчишки… Его мальчишки… Они ведь тоже часть его жизни. А как же мечта? Они ведь вместе с Маринкой мечтали, как будут плакать, когда в честь его воспитанников будет звучать гимн.

Но если это цена его счастья – он заплатит ее. Прощай, Школа Олимпийского Резерва! Здравствуй, «педулька». Нет, в «педульку» он не вернется ни при каких условиях. В военном училище тоже нужны тренеры.

– Если ты настаиваешь…

Он даже не пытался подпустить в голос энтузиазма. О расставании с мальчишками страшно было думать.

– Не настаиваю. Просто хотела узнать, как далеко ты готов пойти ради меня. Пусть будут пацаны. Пусть будет пьедестал. Пусть будешь ты, я, и Светка. Устраивает?

– Нет. Не так. Пусть будем ты, я, Светка, и твои веснушки.

Он хотел ее рассмешить. А она отчего-то заплакала…