В конце концов, у нее просто нет выбора. Или до конца жизни страдать в одиночестве, или попытаться стать счастливой. Любовь? Ну и что. И без любви люди живут, и живут вполне неплохо! Если у кого-то получается – почему у Марины не получится? Получится. Надо только постараться.
А для этого нужно, наконец, привести документы в порядок. Из-за штампа в паспорте она не может выйти замуж за Чернышева. Сначала нужно развестись с Кебой. Он не станет возражать. Он ведь давно ее не любит. А может, и не любил никогда. Не любил. Если бы любил – не позволил бы Ольге сесть на Светкину елочку.
В дверь позвонили. Кто бы это? Гена давно никого не ждал.
На пороге стояла она. Позвенела связкой ключей, будто колокольчиком, сунула в его ладонь:
– Держи, мне они больше не нужны.
Вошла в комнату, не разуваясь. Вся из себя такая стремительная: я опаздываю, не задерживайте меня!
Раньше он бы посмеялся. Теперь было не до смеха. В первое мгновение, увидев ее, обрадовался: вернулась! А когда она демонстративно звенела ключами, понял: не вернется. Уже никогда не вернется.
Ему бы поговорить с ней, еще раз попросить прощения – а вдруг именно сегодня простит? Но он стоял истуканом, не в силах заставить себя пошевелиться.
Она обвела комнату взглядом, дернула бровками. Он помнил это движение. Сейчас начнет дерзить.
– Ты один? – в ее голосе чувствовалось не столько удивление, сколько торжество.
– Я теперь всегда один. Но ты ведь все равно не поверишь.
– Не поверю.
Сказала так легко, без вычурности, что у Гены заныло сердце: ее уже не волнует его верность.
– Ген, я за разводом пришла. Только давай без сцен, ладно? Я уже все сделала: написала заявление, отнесла в суд. Вот повестка. Ты же придешь?
Ухоженной рукой со свежим маникюром протянула желтоватую бумажку. Кеба послушно взял. Повестка предательски задрожала в его руке. Вот и конец…
– Может, не стоит на ходу решать серьезные вопросы?
Его попытка провалилась.
– Мы уже давно все решили. Вернее, ты решил. За себя и за меня. А заодно и за Светку. Так что давай без лирики. Для тебя это ничего не меняет: ты по-прежнему будешь воскресным папой.
Он не нашел слов для ответа. Да и что говорить, когда она кругом права? Свернул повестку трубочкой, постучал ею о раскрытую ладонь.
Марина будто ждала чего-то. А он не понимал, чего. Она же сама просила без лирики. Не дождавшись, повернулась к выходу:
– Ну ладно, я пошла.
Только тогда столбняк отпустил его. Гена в два прыжка оказался рядом с нею. Сгреб в охапку:
– Дура!
Слова кончились внезапно. Впрочем, говорить все равно нечем: губы оказались заняты Маринкой. Он не выбирал, что целовать, куда целовать. Макушка, лоб, ухо… Снова макушка. Нос, губы, щека… Волосы… Глаза…
Она сопротивлялась, потому Гена и целовал без разбору, во что попадет. Она пыталась освободиться из его объятий – бесполезно. Он слишком долго ждал. Слишком долго. Он не имел права пассивно ждать прощения. Он обязан был вернуть ее силой, если она не понимает слов.
Не заметил, как оказался на коленях. Обхватил ее ноги – ах, как ему хотелось почувствовать их тепло! Но Маринка была в джинсах. Гена прижимал ее к себе, целовал джинсы, надеясь прожечь их губами, добраться до тела.
Не заметил, когда она прекратила сопротивление. На глаза навернулись слезы, и он старательно прятал их, уткнувшись в ее живот. Гена плакал. Плакал молча, но тело ощутимо била дрожь, и он не сомневался – Маринка обязательно почувствует это. Что может быть отвратительнее плачущего мужчины?!
А потом она положила руку на его голову. А потом прижала к себе еще крепче…
– Это ничего не меняет.
Только она могла испортить все одной фразой.
– Дура!
Он был взбешен. Швырнул в нее ее же джинсами. Та неловко прикрылась руками вместо того, чтобы их поймать. Джинсы упали к ее ногам. К ее совершенным ногам – Гена никогда не видел таких ног. Именно с них когда-то все и началось.
– Дура!
Неожиданно бешенство сменилось нежностью и болью. Он рывком приблизился к жене, сел голым задом на упавшие джинсы, и снова обхватил ее ноги. Вжался в них:
– Дура… Я же говорил – больше ни с кем и никогда… Если она подойдет ко мне ближе чем на двести метров – я убью ее. И тебя убью.
Потерся носом о ее колено.
– Нет, тебя не убью. Тебя я просто не отпущу. Я никому тебя не отдам.
Она потрепала его по волосам. Не так, как до этого. Когда оба они еще были одеты, когда он плакал – она потрепала его ласково, интимно. Теперь – не столько торопливо, сколько торопя: дескать, освободите проход, товарищ! Что-то изменилось. В худшую сторону. Ну что опять?! Она же только что была с ним! Она же все простила!
– Уже отдал, – сказала она, и деликатно выскользнула из его рук.
Подняла с ковра ажурные трусики – она всегда любила красивое белье – надела их. Попыталась вытащить из-под Гены джинсы.
– Слишком поздно. Я выхожу замуж, Ген. Прими это адекватно. Мне не нужны твои обещания. Мне нужен развод.
– Но ведь ты…
Он поднялся с пола и стал разыскивать трусы. Нашел, поднял, а надеть забыл.
– Ты… Ведь только что… Все было хорошо. Ты же…
– Это вышло спонтанно.
В голосе – ни сожаления, ни надменности. Банальная констатация факта. Уж лучше бы откровенно посмеялась над ним. Или оскорбила. Предъявила претензии за Ольгу. Но она просто констатировала: «Это вышло спонтанно». Раз спонтанно – значит, не несет смыслового посыла.
– Мариш, хватит, а? Маринка! Мы и так слишком далеко зашли.
– Это ты нас сюда завел. Я же просила – без сцен!
– Я люблю тебя.
– И без лирики!
– Все равно люблю, даже без лирики. И ты любишь.
– Любила – так будет вернее.
– Любишь. Только что это продемонстрировала.
Она уже успела натянуть джинсы, но застегнуть забыла. Несколько секунд смотрела на него молча. Какие только чувства не отразились на ее лице за эти несколько секунд! Любовь, растерянность, обида, злость…
– Ты имеешь в виду секс? Значит, когда ты трахал Ольгу – ты демонстрировал ей свою любовь?!
Интересно: все женщины умеют так извратить сказанное, или только его Маринка? Его Маринка! Его! И по-другому не будет!
– Хватит! – рявкнул он, и оказался рядом с нею.
Она послушно замолчала. Застегнула молнию, а пуговица без конца выскальзывала из петли. Кеба понял: волнуется. Вот он и пришел, Великий День Примирения!
Из одежды на Марине были только джинсы. Бюстгальтер и трикотажный свитерок все еще валялись на ковре. Смутившись, она отвернулась от него. Только теперь он увидел ее обнаженную спину. Веснушки! Его веснушки!
Он стал хватать их губами, будто стараясь сгрести их все в одну кучку. Чтобы они не разбежались – вернее, чтобы Маринка не убежала от его губ – обхватил ее за плечи. С плеч руки соскользнули на грудь…
