- Лëша, не оставляй нас, пожалуйста... Лëша...
Я не слышу и не вижу людей вокруг. Их много, они шумят. Что-то щелкает, шуршит и трещит. Темнота сменяется ярким светом. Я не хочу открывать глаза. Не хочу видеть то, что чувствую... Лëшу забирают, а меня трясут, пытаясь поднять на ноги.
- Раненые на втором. Да. Трое... Вы целы?Встать можете? Осторожно, держитесь...
Я поднимаюсь.
Я открываю глаза и смотрю на свои руки.
Они в его крови.
* * *
Я не в скорой. Я не с ним.
Меня везет кто-то из его бывших коллег. В лесу - темень, машину трясет на каждой кочке, а я держу руки на коленях.
Кто-то дал мне воды, кажется, врач со скорой. Я вымыла руки, но на блузке пятна засохли.
Впереди, разрезая тьму, мигают, удаляясь, проблесковые маячки реанимации.
Я не верю, что это происходит сейчас.
Я готова была держать его на своих руках вечность.
- Кому из близких вы можете позвонить? - спрашивает меня водитель.
- Что? Я... Не знаю... Нет телефона.
Мне протягивают мобильный.
И я звоню Максу.
Он встречает меня у клиники. Стоит у входа в приемное, беседует с двумя мужчинами. Торопливо поднимаюсь по ступенькам. Кто-то, еще в лесу, сунул мне в руки мои туфли. Чужие мужчины могут быть внимательными.
- Его привезли? - обращаюсь к Максу, который, потирая подбородок, хмуро оглядывает меня, но вперед, преграждая путь, выступает один из его собеседников.
- Вы о Батурине?
- Да.
- Уже в операционной. А вы могли бы...
Макс, пожав руку тому мужчине, что привез меня, тут же приходит на помощь.
- Давайте отложим вопросы до более подходящего момента. Девушке нужна помощь. Под мою ответственность.
Тот, кто встал у меня на дороге, переглядывается со своим коллегой и, кивнув, отступает в сторону.
- Увидимся, - салютует им Макс и берет меня под локоть. - Вперед.
За нами идет только водитель.
Макс ведет меня через холл, к приемному отделению, молча, но крепко сжимая мою руку.
- Садись здесь, я сейчас найду врача.
- Мне не нужен врач.
- Поверь, нужен.
Макс уходит. Я сажусь на скамейку у двери с надписью "Выход".
Мне кажется, все, кто есть в зале, смотрят на меня. Так тихо, что я слышу, как в ушах стучит сердце. А потом появляется Настя - выбегает откуда-то из-за колонны, словно стояла там и ждала, когда я окажусь здесь. Не хочу и не могу удивляться ей. Она - не проблема сейчас. Она и её злость вообще больше не проблема.
- Ах ты тварь! Тварь! Это из-за тебя! Из-за тебя, шлюха!
Она орет ещё громче, чем вопил Ларионов, который теперь, после выстрела травматом в лицо, останется без носа и, возможно, без челюсти.
Я медленно поднимаюсь со скамейки, не сводя с Анастасии глаз. Она не замолкает, орет всё громче, словно не борется с горем, а привлекает внимание к себе.
- Он умрет! Ты его убила! Моего мужа! Любимого! Отца моих детей! Умрет!
Каркает, как ворона. И я поднимаю руку и на глазах у всех присутствующих отвешиваю Насте звонкую пощечину. Её голова дергается в сторону, на щеке мгновенно появляется красное пятно. Зато теперь в отделении снова тишина. Настя, вытаращив глаза, смотрит на меня.
- Он не умрет, ясно тебе? И прекрати орать, кликуша.
- Да как ты... Как ты смеешь?
Я отворачиваюсь от неё, прижимая руку к животу. Ноет. И тяжело. Как будто камень внутри. Иду навстречу Максу, который едва ли не бегом пересекает зал.
- Макс, помоги мне... - шепчу, хватая его за руку.
Друг понимает все без слов, просто по тому, как я держу свой ещё даже не начавший расти живот.
- Не бойся. Ты - сильная. Справишься. Черт... Нам тогда не сюда... А куда... Извините, а не подскажите...
Настя остается позади.
Макс водит меня по кабинетам. Везде проталкивает без очереди. Я всё ещё в состоянии, когда не понимаю реальности. Когда снимаю белье у гинеколога, вижу кровь. И это кровь теперь моя. Её мало, но врач тут же направляет меня на УЗИ.
В голове одна мысль:"Не уходи. Не уходи. Не уходи". Стучит гулко, как сердце. Не знаю, кого прошу - дитя или его отца. Или обоих сразу.
"Не уходи".
- Да тут отслойка небольшая. Три миллиметра. Сосудик лопнул, видимо. Все хорошо, плод на месте. Сердечко бьется.
- Можно послушать?
- Конечно. А крови-то откуда столько?
- Это не моя.
Узистка смаргивает, молча что-то переключает на аппарате.
- Ясно. Вот.
И я слышу, как бьется сердце нашего ребенка.
Этот звук возвращает меня в реальность, буквально выталкивает из шока, разбивая панцирь, наложенный стрессом на восприятие.
Я перевожу дух - вдыхаю так глубоко, как могу. Дышать легко, и собственное сердце стучит тише. Краски - ярче, руки - теплее. А вера... Вера - сильнее.
Лëша справится.
Мы - сильные. Все трое.
Алексей
Когда приходишь в себя и чувствуешь боль, осознаешь её, как что-то лишнее, неправильное, от чего хочешь избавиться - это значит, что ты не в очередном бредовом глюке идешь на свет, а, наконец, попал в реальность. Туда, куда надо.
После боли, предсказуемо, приходит жажда. Язык как будто опух и липнет к нëбу. Это пройдет. В обоих вариантах.
Пищат приборы, жжет руку. Дышать больно, но не груди, а ниже. Куда этот шакал попал, не помню, но если отрубился почти сразу, значит, куда-то хорошо зарядил. Ног не чувствую. Это плохо.
Кажется, говорю это вслух, потому что слышу свой голос. А потом ещё чей-то.
- Видите меня?
- Вижу.
- Хорошо, отдыхайте.
Женщина касается капельницы, и я, с таким трудом проснувшись, опять падаю в темноту.
- Где Алина?
- Кто?
И ничего.
Я просыпаюсь все чаще, слышу и вижу все больше, а про Алину никто не знает. Телефон мне не дают.
Я в вакууме.
А потом приходит Настя.
Нормально есть мне нельзя, а хочется - жевать, не через трубки. И первое, о чем думаю, когда её вижу, что, может, попросить принести хоть хлеба? Хоть сухарей...
А она с порога:
- Любимый!
- Кто?
- Ты.
Молчу, рассеянно наблюдая, как она садится рядом.
- Лëша, милый, я думала с ума сойду. Мне ничего не говорили всю неделю.
Касается моей руки. Может, и любит, но что я тут могу сделать?
- Настя, не начинай, - говорить тяжело, спорить - тем более. - Не о любви. Дети как?
- Гостят у моей подруги, за городом.
- Не приводи их сюда.
- Знаю. Я сказала, что ты приболел. Лëша, я не хочу тебя терять...
- Хватит.
- Ну что ты... Мне так плохо...
- Бывает.
Смотрю на неё пристально. Она тоже не отводит глаз.
- Лëша, я не верю, что ты не вернешься. Мы столько пережили вместе.
- Я не вернусь, Насть. Живи сама. И мне дай жить.
Она опускает голову. Снова гладит по руке.
- Прости меня, - отвечает едва слышно.
- И ты меня. Но как есть.
- Любишь её?
- Да.
Кивает, отворачивается. И уходит.
Возвращается медсестра, приносит бутыли для капельницы.
- Позвонить можно?
- Лежите пока. В стационар переведите - позвоните.
- А когда в стационар?
Медсестра не отвечает, только головой мотает. Я уже считаю дни. Кроме Насти ко мне никого не пускают. Перестают пускать и её, когда замечаю, что она, вообще-то, мне не жена.
В обычную палату переводят через полторы недели. И в этот же день начинают приходить посетители. Первыми заваливаются Саныч с Ромкой. Шумят, ржут и получают выговор от медсестры. Мне вставать нельзя, выйти к ним не могу. Ведут себя ужасно, как подростки.
С Алиной всё хорошо, с их слов. Из виду её не отпускают. Странно, почему же не пришла... Нет, не жду, что она будет дежурить у палаты, но хоть какой бы знак...
- Ларионов сядет, - докладывает Саныч. - После пластики, правда. Ты ему пол морды снес.
- Давно надо было. Никто за него не просил?
