Я этого явно не ожидаю, поэтому взвизгиваю. Злость сменяется истеричным хохотом.
Смеюсь, но больше не плачу.
Дома мы оказываемся одни. Данис все еще держит меня на руках и не ставит на пол, хотя у него для этого были все шансы.
— Тут уже не асфальт, — как бы намекаю, чтобы вернул меня на землю.
Дан чертыхается, но выпускает меня из рук.
Как только ступни соприкасаются с полом, мне снова хочется сбежать. Я прячу лицо. Отворачиваюсь, разглядываю мамины коллекционные картины, отчетливо ощущая присутствие Кайсарова за спиной.
— Ты меня игнорируешь, — выдает севшим голосом.
И вот тут меня срывает. Так, что я сама не понимаю, когда начинаю орать. Громко, еще и не скупясь на мат.
Ору о том, чтоб он катился к этой рыжей швабре из параллели, с которой так мило болтал. Чтобы больше ко мне не подходил. О том, что он идиот, который ничего не замечает. О том, что я перед ним душу открыла почти, а он наплевательски проигнорировал.
— Разве можно было не догадаться, что я тебя люблю?! — тычу пальцем ему в грудь.
Эмоции на его лице меняются с невероятной скоростью, от полного офигевания до гадкой непроницаемой маски. Как я ее ненавижу, эту маску!
— Я же говорила, точнее, — сама себя обрываю и выдыхаю. — Почти сказала, а ты даже не уточнил. Потому что бесчувственный. Гадкий, ненавижу!
Топаю ногой и, оттолкнув его, резко разворачиваюсь и бегу к себе.
Дверь чуть не слетает с петель. Слышу громкий хлопок и зажимаю уши ладонями. Жмурюсь, пытаясь обуздать свой гнев и отчаяние. Я перешла черту. Назад пути не будет.
Трогаю свое лицо и понимаю, что больше не плачу. Слезинки не проронила, пока орала. Только щеки горят, будто я вот-вот плавиться начну.
Главное — дышать и не думать. Ни о чем не думать.
Шаги по ступеням слышу не сразу, а когда понимаю, что это может быть Дан, точнее, что это он и есть, пулей срываюсь к двери. Щелкаю замком и прижимаюсь к деревянной поверхности лбом.
Ручка пару раз дергается.
Закусываю губы и оседаю на пол.
— Кать, открой.
— У-хо-ди, — выталкиваю по слогам, запрокидывая лицо к потолку. — Не хочу тебя сегодня видеть.
— Давай нормально поговорим.
— Я же сказала, что не хочу с тобой разговаривать. Ты меня слышишь вообще?
Данис молчит. Мне кажется, что он вот-вот уйдет, но, судя по чертыханью за дверью, он тоже опускается на пол. Его голос становится слышен на уровне моих ушей.
— Я думал, что ты говорила на эмоциях. Болела, постоянно была одна…
— Конечно. Так и было. На эмоциях! — снова срываюсь на истеричный крик. — Теперь все стало понятно. Уходи.
Стою на своем. Потому что больше не готова к откровениям. Как можно быть таким умным и одновременно тупым?
Только слепой еще не догадался, что я к тебе чувствую, Данис Кайсаров.
А ты ни черта вокруг себя не замечаешь. Гадкий ледяной принц! Ненавижу. Так сильно ненавижу, что люблю. До безумия. До остывающей в жилах крови. До гадкой, неконтролируемой истерики.
— Я никуда отсюда не уйду, пока мы не поговорим.
Судя по голосу, Дан настроен решительно, только мне плевать.
— Говори, если хочешь. Но знай, я тебя все равно не слушаю.
Не уверена, что мне не чудится, но Дан, кажется, вздыхает. Я представляю, как он вытягивает ноги и, широко их расставив, упирается ладонями в колени.
Закусив зубами свой длинный ноготь, почти не дышу и жду, что же он мне скажет.
Нетерпение нарастает, но Данис продолжает молчать. Моя пятка скользит по полу, и я неуклюже заваливаюсь на пол, не успев удержать равновесие.
Садиться обратно, правда, не спешу. Подтягиваю колени к груди, устраиваясь в позе эмбриона.
— Ты мой самый лучший друг, — доносится из-за двери, и я прыскаю от абсурдности сказанного. Ведь точно хотела услышать не это.
Прикрываю глаза, пуская по щеке одинокую слезу.
— Самая лучшая. Добрая. Красивая. В моей жизни никогда не было таких людей, как ты, Кать.
Шмыгаю носом, а сама навостряю уши еще сильнее.
У него такой голос сейчас, мечтательный, что ли… Будто он не про меня говорит, а про какое-то божество.
Данис минуты три молчит, а потом продолжает. Говорит такие вещи, что мое сердце замирает. Я наливаюсь теплом, но, несмотря на это, так и не слышу заветных слов.
— Ты давно стала частью меня, Катюня. Мне кажется, что жизнь — она только рядом с тобой. Что солнце светит, только если ты рядом, понимаешь? Я постоянно о тебе думаю и очень боюсь тебя обидеть.
— Ты уже это сделала, — шикаю вполголоса.
— Прости, — прилетает тут же.
— Тусуйся дальше с этой рыжей шваброй.
Моя обида бежит впереди разума. Я прикусываю язык до боли, но слова назад уже не взять. Как бы ни была велика моя злость, Дан сейчас сказал много хороших вещей, а я снова развязываю войну.
— Ты про Ксюшу? — его голос звучит так, будто он улыбается.
— Понятия не имею, с кем ты там путаешься, — нахохлившись, все же усаживаюсь на пятую точку и складываю руки на груди.
— Открой, Кать, давай нормально поговорим. Ты ревнуешь?
— Еще чего, — задираю нос к потолку. — Больно надо. Мы просто друзья, Кайсаров, не обольщайся. И вообще, я не в настроении. У меня много дел. Экзамен, готовиться надо. Проваливай! — бью словами, не жалея ни себя, ни его.
— Что тут происходит?
Папин голос по ту сторону двери практически вынуждает отпереть замок и выйти из своего укрытия.
Переступаю порог, смотрю при этом себе под ноги. Не представляю, как вообще оторву глаза от своих когда-то белых носочков.
— Катерина, может, ты мне объяснишь?
— Все нормально, папа, Данис уже уходит, — все же набираюсь сил скользнуть взглядом по Кайсарову. Он подавлен, равно как и я.
— Кать…
— Данис, Катя, кажется, попросила, — вмешивается папа.
Дан все это время не сводит с меня глаз. В душу смотрит. На выдохе размыкает губы, но ничего не говорит. Кивает и разворачивается к лестнице.
Я слышу шаги. Смотрю ему в спину и чувствую, как по щеке катится слеза.
Папа тем временем уже прожег во мне дыру.
— И все же…
— Спасибо тебе, папочка! — кривлю лицо и агрессивно тяну ручку двери, не дав отцу договорить, снова прячусь в комнате. Дверью хлопаю в разы сильнее.
— Катерина, быстро открой дверь, — папа дергает ручку, но его попытка безуспешна. — Немедленно.
— Ничего я не открою. Отстаньте от меня. Все.
— Что этот мальчишка тебе сделал? Он тебя обидел?
— Никто меня не обижал. Просто вы, мужики, тупы и ничего не понимаете! — визжу и залетаю в ванную. Тут тоже закрываюсь, но уже на защелку. Врубаю холодную воду и смотрю на то, как течет вода.
Папа, конечно, не отстает, попадает внутрь комнаты. Но в ванную — уже нет. Даже если у него и есть ключ, защелка — мое спасение.
— Выйди, живо. Иначе лишу карманных денег.
— И лишай. Можешь вон все вещи из гардероба выгрести еще. Мне не жалко.
Слышу четкий папин смешок.
— Выходи давай, добродушная ты моя. Катя! — все еще журит, но уже с усмешкой.
Обреченно вздохнув, все же выползаю из убежища.
— Ну, рассказывай.
Мнусь под папиным проницательным взглядом, шаркая ногой по паркету.
— Ка-тя.
— Господи, ну как можно быть таким тупым, пап? Вот как он может быть таким тупым?! Я его люблю, а он не понимает. Дурак. Идиот просто. Придурок.
Верещу как серена, но улыбка на папином лице почему-то становится шире.
Огромные ладони прижимают меня к себе, а губы целуют в макушку.
— Не кричи, дочь.
— Я сбегу, и он пожалеет, никогда меня не найдет, — хнычу, — пусть попереживает. Козел.
Папа на мой выпад ничего не говорит, зато меня несет.
— И вообще, напьюсь и отстрелю ему что-нибудь жизненно важное! Состояние аффекта налицо. Так в суде и скажу.
— Ну пошли тогда, — папа тянет меня за руку.
— Куда?
— Вина тебе налью.
Заглядываю папе в глаза, а там и намека на шутку нет. Ну или он хорошо его маскирует.
