— Зачем?
— Для храбрости. Ты же хотела напиться.
— Я… я пошутила, — тут же отнекиваюсь.
— Все нормально будет. Не плачь. И не забивай голову. Ты у себя одна, нужно себя беречь. Пошли.
— Пить вино?
Папа смеется и щелкает меня по носу.
— Кофе.
— С коньяком? — теперь уже я хихикаю.
— С конфетой.
Глава 33
Залетаю в дом, словно разум охватила демоническая сущность. Готов крушить все, что попадется на пути. Напоминаю себе своего отца сейчас. Злости… Ее слишком много. Никак не могу обуздать эмоции, хотя уже начинаю проваливаться в отчаяние.
Гнев сменится апатией, безразличием к происходящему.
— Данис, — кто-то окликает.
Резко поворачиваюсь. Передо мной в метре стоит Зоя. Она управляющая в доме. За всем следит, за всеми бдит.
Да-да, у нас до сих пор как в начале девятнадцатого века.
— Чего тебе? — рявкаю, сам того не замечая.
Внутри все еще бушует ураган, и имя ему Катя. Катрин!
Зоя опускает взгляд. Вижу, как нервно теребит свои ногти, и выдыхаю. Я сейчас себя веду один в один как он. Как человек, которого презираю.
— Прости, Зоя. Я не хотел грубить. Просто извини.
— Все в порядке. Я лишь хотела напомнить, что ближайшие четыре дня меня не будет. У дочки день рождения, полечу к ней.
— Хорошо. Я помню, ты предупреждала. Не уходи, — вытягиваю указательный палец, — пять минут, — прохожу вглубь гостиной и достаю с книжной полки конверт.
Зоя стоит там, где я ее оставил. Шага не сделала.
— Вот, — вручаю конверт, чувствуя, как медленно остываю, — с праздником тебя. Это для дочери.
Зоя бормочет благодарности, а потом заглядывает в конверт.
— Мальчик мой, ты сошел с ума? — охает и присаживается на боковую спинку кресла. — Это слишком много.
— Ты говорила, что у вас были проблемы с оплатой тренера.
— Говорила?
— Ладно, — улыбаюсь, — я слышал, как вы с Михалычем это обсуждали.
Михалыч поддерживает дом в порядке по технической части. Он и механик, и сантехник, и кто угодно, короче.
— Неудобно, — Зоя поджимает губы. — Ты и так не раз всякие премии выписывал, когда у нас проблемы с деньгами были.
Дочь Зои — теннисистка. Пока особо никуда не пробившаяся, но перелеты, игры, оплата тренера, корта — все это влетает им в баснословную сумму, как я понимаю. По их меркам.
— Бери и не парься, — падаю на диван и тянусь к стоящей на столике бутылке рома.
Зоя мгновенно меняется в лице, теперь смотрит уже неодобрительно. Будто хозяйка в этом доме она, хотя нет, как воспитатель она пялится.
— Только не говори сейчас: «Куда смотрит мой отец?». Ладно? — откровенно насмехаюсь.
— Шалашовкам в трусы он смотрит, вместо того чтобы…
Видимо, из-за того, как скривилось моя рожа, Зоя решает замолчать. Тема отца болезненная. Для меня, да и для всего персонала в целом. От тираничный, деспотичный, напрочь поехавший урод.
— Твой посыл мне нравится, — снова смеюсь. — Выпьешь?
— Нет, и тебе не советую.
Зоя впервые за все время набирается смелости и садится рядом. Обычно все держатся обособленно, беспрекословно выполняя работу, и блюдут субординацию. Можно сказать, это наши негласные правила по сосуществованию на одной территории.
— У тебя что-то случилось? — кладет конверт себе на колени.
Пожимаю плечами, но теперь действительно прикладываться к бутылке не спешу. Хотя по закону даже уже право имею. Месяц назад восемнадцать стукнуло.
— Рассказывай, я могила, — проводит пальцами вдоль губ.
— Сравнение так себе, — ставлю бутылку обратно на столик.
— Поссорился с девушкой? Вы же с Катей встречаетесь, да?
— Дружим, — осекаюсь. — Дружили. Я, она, у нее отец — генерал, Зоя. А мой — ты сама знаешь кто. Но сейчас даже не в этом дело.
— А в чем?
На пару секунд подвисаю, потому что ловлю себя на мысли о том, что еще никогда и ни с кем не говорил о Кате. Трепаться с пацанами — полный зашквар. А дома, дома никогда и никому не было до этого дела.
Еще раз пробегаюсь взглядом по Зое. Она молчит. Не перебивает. Ждет моего ответа и смотрит, смотрит, сука, с теплом.
Очередная вспышка отвращения уже заполнила желудок, выталкивая ядовитый сок по пищеводу.
Сочувствие от других всегда было для меня чем-то постыдным. Мне не нужно сочувствие, и понимание — тоже. Мне ничего ни от кого не нужно.
— Ни в чем, — резко вытягиваюсь во весь рост и не оглядываясь поднимаюсь к себе.
В голове все еще крутятся Катины признания. Я до сих пор слышу ее крики и надрывный плач. Перенимаю всю ту боль, что она хотела выплеснуть на себя. И эти чувства — они к земле прибивают.
Катина боль убивает. Ее страдания затягивают меня в воронку ненависти к себе.
Она меня любит.
Именно так она сказала.
Любит.
Меня.
Такое вообще возможно? Кто-то может меня любить? Искренне?
Я понимаю, что не любить Катю просто нереально. Она создана для того, чтобы ей восхищались, оберегали, любили.
А я…
Встаю под холодный душ, пытаясь смыть мрак последних часов, но тщетно. Катины слезы никак не выходят из головы.
Половину ночи кручу в руках телефон, размышляя, стоит ли позвонить. К четырем часам утра откладываю его на тумбочку. Не решаюсь. Поздно уже, плюс я просто до дикого ужаса боюсь ее игнора. Эти дни и так жил как на пороховой бочке, никак не мог понять, почему она меня избегает. Сегодня вот понял: из-за Ксюши. Я, честно говоря, даже лица ее не помню, но для Кати это все равно оказалось предательством…
Словами, блин, не могу даже описать того, что чувствую к Кате, это где-то на клеточном уровне.
Я определенно полный дебил, стоял там, блеял как баран, а нужно было говорить, даже через закрытую дверь. Орать о своих чувствах.
Сказать, что я тоже… Тоже ее люблю. Это невыносимо — молчать теперь. Совершенно невыносимо. Но поверит ли она? Простит?
* * *
Утро вторника по не обыкновению солнечное. Яркие лучики, согревающие землю, прямая противоположность моего внутреннего состояния. Мне настолько херово, что застрелиться хочется.
Шаркаю ногами по ступенькам, спускаясь к родителям. Они уже ждут в гостиной. Папа пьет кофе в рубашке и галстуке. Пиджак мирно висит на спинке стула. Папа максимально спокоен и уже готов выйти из дома, но покорно ждет нас.
Мама же бегает как электровеник. Вся на нервах.
Как только меня видит, сразу усаживает на диван, чтобы помочь подколоть кудри у висков.
— Катюня, я тебя умоляю только, если будешь пить вино, хорошо кушай, ладно? — наставляет, копаясь в моих волосах.
Папа давится смешком, возвращая чашку кофе на барную стойку, и мама тут же бросает на него взгляд, полный возмущения.
— Тата, какое вино? Ты думаешь, они выпросили отмечать на даче без родителей, чтобы попивать шампанское и устрицами закусывать?
— Ваня!
— Мамуль, — касаюсь ее руки, — я все поняла. Если пью, значит, хорошо ем.
— Отлично, — мама подкрашивает мои губы помадой и улыбается. — Вы с Даном не помирились? — переходит на шепот, поглядывая на папу.
После инцидента в нашем доме, когда я ревела белугой, а Кайсаров убежал отсюда как ошпаренный, родители слегка напряглись. Мама даже спать со мной легла, мы до двух часов смотрели сериал и болтали. Папа, к счастью, не вознамерился размазать Кайсарова по стенке, что уже очень хорошо.
— Нет. Он даже не звонил. И мы до сих пор не виделись. А я… Мне самой стыдно звонить первой. Я, наверное, была не права…
— Выше нос, котенок. И все-таки не понимаю, — цокает языком, — почему ты решила идти в юбке и гольфах? А как же платье? Это же последний звонок! Вы же с девочками договаривались.
— Постоять на линейке час я могу и в юбке, — пожимаю плечами, хотя на самом деле мне было просто не до платья, поэтому я отправляюсь сегодня в школу, как и все дни до этого, в форме. Разве что в более праздничной ее вариации.
