ГЛАВА 22
— Ну вот!
Лиза горестно вздыхала, глядя то на Никиту, то на меня. Не ребенок, а воплощение страданий. Усовеститесь, жестокие взрослые, глядя на надувшего губы ангелочка.
— Лиз, так надо.
— Не надо! – топнула она ногой, и Никита бессовестно хохотнул, за что получил сердитый взгляд.
Весь воспитательный момент мне портит своим хулиганством. И Лизе потакает.
— Тебе – не надо! – нахмурилась Лиза, и Ник снова хмыкнул.
— Ты обалдел? – прошипела я.
— Я? Я просто согласен с ребенком. Мне нужно на работу, а тебе – нет. Всего две недели прошло, сиди дома, отдыхай.
— И этот человек в декабре терроризировал меня, чтобы я вернулась в офис! – я воздела руки вверх. — Куда делся босс, помешанный на своей секретарше? Верни мне его, Никита, ведь я тебя не узнаю.
— В офисе я справляюсь, наловчился уже.
— Верочка помогает? – сузила я глаза, и Никита промолчал.
Благоразумно, если подумать.
Но сидение дома меня достало. Вот просто до печенок!
Нет, поначалу было нормально: я пересмотрела все сериалы, которые не успевала смотреть. Книги читала, причем читала их издевательски. Те самые любовные романчики, которыми меня Никита попрекнул в первую встречу. Заказала из книжного целую кипу, электронок накупила, и Никите отдельные моменты цитировала.
С Лизой общалась.
С мамой помирилась… почти. Дважды она у нас была, и Никите как-то удавалось сдерживать ее. Но ненадолго. Хватало маминого приличного поведения на час, затем начинались поучения, упреки, и Никита мягко выпроваживал ее.
Синяки прошли, корсет сняли, выгляжу я… погано, если честно. На солнце мало бываю, да и веселый Новый Год сыграл роль, но дома я сидеть уже не могу!
— Лиз, все, хватит страдать. С Тамарой Андреевной побудешь, и веди себя хорошо, – шутливо погрозила ей кулаком, а затем ущипнула за нос, и дочка взвизгнула.
Но прощаться она к Никите пошла. Привыкла его на работу провожать, а меня – отвыкла. Ник присел, улыбнулся Лизе, которая обняла его, и чмокнула в щеку.
— До вечера дядя Ник… и мама, – грозно нахмурилась дочка, всем видом демонстрируя, что она думает о матери, которая бросает кровиночку ради какой-то паршивой работы.
Закатила глаза, наклонилась, и поцеловала это надутое чудо.
— До вечера, чудовище.
— Я веснушка, а не чудовище! – возмущенно пропищала Лиза.
Но оттаяла.
С ней как по минному полю.
Никиту до сих пор то дядей Ником, то папой называет. Папой – смущенно, редко, тихо. Пищит после этого, и убегает, смущаясь. Никита, когда впервые услышал от Лизы «папа» сам застыл, как ударенный, и не знал, как реагировать – паниковать, или радоваться.
В итоге получилась паникующая радость.
Мы попрощались с Тамарой Андреевной – милой женщиной, всю жизнь посвятившей детям, которую мы наняли помогать, пока каникулы не подойдут к завершению, и вышли из дома.
— Вот чем тебе дома не нравится?
Никита бухтел и в лифте, где я оглядывала себя в зеркальную стену и морщилась от вида бледной немочи, которая там отражалась рядом с неотразимым Никитой. И в машине, когда завел ее, он продолжил нудеть.
— … только срослось, только сняли этот корсет, дома нужно сидеть!
— Угу.
— Так я разворачиваю машину, и везу тебя обратно? – обрадовался Никита.
И мне это ой как не понравилось.
— А чему ты так радуешься, мил-человек? Почему ты так не хочешь меня на работу возвращать? Есть, что скрывать?
— Надь…
— Или Верочка так понравилась?
— Надя, блин!
— Или…
— Надя!!!
— Или такую страшную секретаршу стыдно в приемной держать? Бледнючая, волосы вон посеклись, похудела… что, Никита Борисович, такая «красота» в приемной смотреться не будет?
— Тихо! – рыкнул он, и добавил: – Идешь к женщине — возьми с собой плеть, верно Ницше говорил. Женщина, ты меня с чего вдруг допекать решила? Зачем мозг выносишь? Знаешь же, что всякие Верочки и прочий сброд мне не нужен. Есть ты, и все! Беспокоюсь ведь о тебе, столько нервничала, болела, и чуть больше двух недель пошло – на работу поскакала, хотя можно вообще больше не работать. А ты, вместо того чтобы послушать умного мужчину, ему плешь проедаешь!
— Вот шовинист, – расхохоталась я. — Что ты там про плеть говорил? Еще и не Надя, а… женщина! Скоро будешь прикрикивать, чтобы молчала, ведь мой день – восьмое марта?!
— Надя! – Никита умудрился прорычать мое имя, и рвано, дергано припарковался.
— Да ладно тебе, – хихикнула, и потянулась к нему за поцелуем. — Специально я, прости. Просто показала в демоверсии что будет, если я сяду дома. Характер портится от скуки, я в последние дни с ума сходила, думая, что ты делаешь, с кем ты и как. Не то, что ревновала, но…
Я замолчала.
Ревновала я, и еще как. Хотя повода не было. Никита приходил вовремя, не задерживался. В шесть пятнадцать возвращался, ужинал, и продолжал работать уже из дома, и так до полуночи. Но до шести вечера я думала, что наши девочки продолжают ходить к нему, и демонстрировать свои декольте.
Мое-то в корсете было. Еще и ребро было сломано.
И бизнес-ланчи, переговоры, там, наверное, стильные красотки. А дома Никиту ждет не стильная красотка, а… обнять, и плакать.
Думала, думала, и думы эти невеселые были. Потому ткнула в лицо Никите заключением, что после шестнадцатидневного безделья можно идти и работать, и вот, пошла. Все лучше, чем себя изводить, а затем и на Никиту начать срываться.
— Снова пугаешь меня? Те твои рассказы про беременных женщин меня испугали, как в детстве страшилки про черную руку в черной комнате, – Никита легко отошел от моей демонстративной провокации. — Ладно, раз так не терпится, велкам в офис. Веру уволить?
— Просто верни ее туда, где взял, – отмахнулась я.
Вера – неплохой сотрудник. Правда, работала она хорошо только при Борисе Ефимовиче, но… посмотрим. Если начнет филонить, то можно и распрощаться с ней, чтобы глаза не мозолила.
Я снова взглянула на себя в зеркало, и мы вышли из машины.
— Ты красивая, успокойся, – Никита произнес это серьезно, и взял меня за руку. Но серьезность длилась недолго: — То, что бледная – это аристократично. А похудеть вроде все женщины мечтают, – он подмигнул мне.
— Женщины больше всего мечтают быть физически сильнее мужчин. Иногда так хочется втащить каждому из вас, – тоскливо ответила я.
— Если бы вы нас еще и были, это был бы ужасный мир!
— Идеальный! – заспорила я, и чуть ли не облизнулась от удовольствия, представив мир амазонок, где никто не скажет, что ты какая-то не такая просто потому, что женщина. Так мужчинам бы указывали, учили их жизни, и властвовали над ними.
Эх.
Хотя, мне грех жаловаться. И Никиту… я присмотрелась к нему, когда мы поднимались в офис, и кивнула. Никиту я бы менять не хотела. Ничего в нем нет такого, что мне бы не нравилось. Язвит, иногда отпускает сексистские шуточки, и вообще он жутко самодовольный, но… люблю.
— Может, не в приемной будешь сидеть, а у меня в кабинете? – мурлыкнул он.
— В кабинет я буду заходить. Часто, – шепнула я ему на ухо, и мы вышли из лифта. — Если я буду сидеть в твоем кабинете, можно про работу забыть. Заниматься мы будем явно не ею.
— И хрен бы с ней… – начал Никита, и резко оборвал сам себя.
Поодаль от лифтов, у подоконника, положив на него сумочку и пальто, стояла Лида.
И поджидала нас.
Никита вышел вперед, загородив меня собой.
Он рассказывал мне о беседе со своей матерью, которая обещала помочь, обещала попытаться вразумить Лиду, но время шло, а результата не было. Никакого.
Сама Ольга Андреевна не спешила навещать нас, и я окончательно поняла, что меня она не примет. Возможно, со временем, когда у нас с Никитой будут общие дети, и, если я не буду отсвечивать, стану мило улыбаться его маме, она и смилостивится.
