я легко могу сделать это в фотошопе. Взять твою фотографию отдельно, Артёма — отдельно и будет общая. Свадебная.
— Даже не знаю, стоит ли, — вздыхаю я. — Я и смотреть-то их не хочу, эти снимки, разве что на Артёма, — слегка оборачиваюсь я, чтобы глянуть, чем там занимаются эти двое мужеского пола: Тёма и Валька. Ожидаемо что-то обсуждают, причём с такими лицами, что я точно знаю: говорят о делах и не о самых приятных.
— Артём, Артём, — открывает Ленка очередную папку и сердце у меня замирает. Боже, какой он красивый! На него можно смотреть вечно. Он — бесконечен. Или просто я его так люблю.
Его тоже засняли в оранжерее. Он, как и я, дурачился с музыкальными инструментами, сотрясал хлипкую арочку, увитую искусственными цветами, и зарывался носом в настоящие цветы.
— Мои даже не показывай, — предупреждающе поднимаю я руку, когда она наводит курсор на папку «Лана». — Может когда-нибудь я научусь смотреть на эти фотографии спокойно, а пока у меня посттравматический синдром, когда я вспоминаю, что нам пришлось пережить на собственной свадьбе, — вздыхаю я.
— Я принесла их не затем, чтобы тебя расстраивать, — открывает Лена новую папку. — А потому, что возможно, ты увидишь что-нибудь полезное.
И она едва успевает это произнести, как я вижу отца.
Сцепляю зубы до боли. Сколько ему сейчас? К шестидесяти? А он всё ещё хорош собой. Они так похожи с Ростисом. Тот же рост, та же стать, та же обезоруживающая улыбка. И одет он не как бич, а как джентльмен. На себе любимом он никогда не экономит. Правда, на нём далеко не фрак, а так что-то повседневное. Явно знал, что свадьба не состоится, или что он на ней не задержится.
Росу достались от него и самоуверенность, и наглость, и пофигизм, и, наверно, то же потребительское отношение к женщинам. Правда, отец был потребителем во всём. А Рос всё же просто боялся привязываться. И подозреваю, в этом тоже заслуга отца. Хоть Ранимый Художник и говорит, что это его Муза постоянно требует новых ощущений, он не виноват. На самом деле ему правда всё слишком быстро наскучивает.
Когда я была маленькой, но уже не настолько безмозглой, чтобы не понимать, как отец всё сильнее охладевает ко мне, чем старше я становлюсь. В общем, лет в восемь, я безумно хотела быть мальчиком. Стала носить только брюки. Сама отстригла косу. Так хотела, чтобы отец меня любил. А он только грустно улыбался или презрительно морщился, и всегда говорил: «Девочки! Что с вас возьмёшь? Вырастешь и пойдёшь по рукам». Когда я стала старше, то решила, что это его вариант бессмертных строк: «О, женщины, вам имя — вероломство!» и перестала переживать о своём несовершенстве.
— А это кто? — такаю я пальцем в женщину, что стоит рядом с отцом. Ну, чистой воды монашка. Во всём чёрном. Тёмное платье до пят. Если бы не шляпа с широкими полями, а повязанный платок, то ей бы икону в руки и в Крестный ход. А так она выглядит скорее светски, чем скромно и благочестиво.
— Артём! — машет рукой Ленка.
— Уже тут, — скользнув по моей спине рукой, садится он рядом и округляет глаза…
— Алевтина Лисовская? И рядом с твоим отцом? — удивлённо моргает Артём.
— Это мать Эллы? — выпучиваю глаза я. И в голове звучат слова самой Эллы: «Если бы это была я, то как минимум пришла бы насладиться своим недолгим триумфом».
— Странно, что я её не видел, — устраивается Артём рядом с нами перед ноутом. — А ещё есть?
— Возможно. Тут проходные фото, которые мы с Таней делали просто так, ради того, чтобы никого не пропустить, мимоходом, и ради удачных кадров, — скользит Ленка пальцем по тачпаду.
— Стой! — показывает пальцем на экран Артём. — Это она же с Елизаровым. И тут даже лицо видно. Это точно она, Лан. Хотя в жизни она не носит шляпы. Всегда в чёрном. Всегда с покрытой головой на манер хиджаба. Марат одно время злился на неё за эту «паранжу», а потом плюнул. Но я понятия не имею, почему не видел Алевтину на нашей свадьбе.
— Ты и не должен был за всеми следить. Но ответ, что она делает на нашей свадьбе, по-моему, очевиден, — смотрю я на плотно сжатые бескровные губы женщины, явно решившей устроить свою личную вендетту.
— Да, сомнений не осталось. Валь!
— Да здесь я, чё ты орёшь? — буквально у него под ухом отзывается Валентин. — Ты посмотри какое у неё лицо, когда Елизаров уходит.
— Жесть, — качает головой Танков, глядя на перекошенное злобой лицо Алевтины Лисовской. — Пойдём-ка выйдем, Валь, — поднимается он.
— А вопрос: откуда она знает моего отца, так и остался открытым! — кричу я ему вслед.
— Скоро мы всё узнаем, Лан, — откликается он, уходя.
И знаю, что спрашивать бесполезно: мой Скрытный всё равно не сознается. И знаю, что гадать бессмысленно: то, что задумал Танков, знает только Танков.
Мы с Ленкой досматриваем фотографии. Но больше там ничего интересного. Разве что моё внимание привлекают женщина с худенькой девочкой лет двенадцати. Но я без особого труда догадываюсь, что это Нина, нынешняя жена Елизарова, и Вероника, сводная сестра Артёма. И Нина тоже явно ссорится с мужем. А потом они уезжают ещё до того, как свадьбу отменили, хоть ребёнок и не хочет. Как она, наверно, об этом жалеет, что они уехали. Ведь как знать, останься они и, возможно, для Елизарова тот день не закончился бы в больнице. И три дня он не находился бы на грани жизни и смерти.
— Ладно, хорошо у вас, соседи, но пора и честь знать, — вернувшись, подаёт Валька руку Лене, помогая подняться.
— И не надейтесь, что вы от нас так легко отделаетесь, — отвечает ему Танков. — Я обещал жене показать, как делают твои деревяшки.
— А я-то не знал, — лыбится Валька. — Ждём вас завтра.
И я вроде тоже была осведомлена, но чего никак не ожидала, так это того, что утром мы поедем на мотоцикле.
А потом ещё будем гонять на двух байках по просёлочным дорогам: на одном я с Тёмкой, на втором — Валька с Ленкой. Рыком моторов пугая птиц в соседнем леске. И подставляя лица таком яркому и по-настоящему весеннему солнцу.
И как же приятно было оказаться после такой бодрящей прогулки в пропахшем запахом дерева цеху.
— Это же дома-деревья? — удивляюсь я, поднимая две заготовки, контуры которых повторяют очертания знаменитого комплекса домов на Хайнане, построенных как раз в форме настоящих
