тебя там, наверху. Я уверен. Ты давай, завязывай.
Он понимает, о чём я. О стакане, о желании разложиться на молекулы, побыстрее сдохнуть. Ведь этого он хочет, вижу я.
Прощаюсь с ним, расплачиваюсь с барменом и выхожу на улицу. Уже не только снег валит, но и мороз окреп, пробирает до костей через осеннюю куртку. Давно стемнело, фонари в снежных ореолах.
Ехать до дома отсюда недалеко. По прямой через мост минут пятнадцать. Дольше такси ждать.
Да, наверное, сесть пьяным за руль — это плохое решение. Но кровь кипит так, что промедление равно смерти. Да и мороз отрезвил меня.
Я хочу увидеть её прямо сейчас. Хочу сказать, какой ужасной ошибкой стал наш развод. Что ни одному слову я ни Риты, ни Сабурова не верю.
Мне очень надо. Прямо сейчас.
Я очень стараюсь не гнать. Да и как тут будешь гнать, если видимость хреновая из-за снегопада, а движение по мосту плотное. Хоть без пробок — и на этом спасибо.
Пальцы покалывает, пока сжимаю руль. Мне кажется, я никогда никуда так не торопился. Если только за Викой в роддом.
Съезжаю с моста и перестраиваюсь в правый ряд, мне скоро поворачивать. За светофором можно немного прибавить, сюда не такой поток активный. Но всё равно не гоню, стараюсь ехать осторожно.
Но это я. А вот тот мудак на синей тачке, кажется, торопится куда сильнее. Потому, идиот, и прёт на обгон. По такой дороге-то хреновой.
Дальше всё происходит быстро. Он не успевает. Даёт в бок. В меня. А я слетаю на обочину. Машина вздрагивает на обледенелой щебёнке, а потом только и успеваю увидеть мелькнувший свет фонаря.
Удар.
Темно.
Glava 40
Ирина
Мешаю ложкой сахар в чае и зависаю на небольших пузырях, образовавшихся на поверхности. Зачем-то считаю их. Раз начинаю, второй — сбиваюсь. Снова сбиваюсь.
Закрываю глаза и вздыхаю.
День получился трудный. Сказать Гордею всё, что я хотела, не вышло. Самое главное-то и не сказала.
Не могу я так. Посторонние люди давят на меня. Эта повариха… у меня просто туманом перед глазами заволокло, когда она так бесцеремонно ворвалась в кабинет Гордея, как к себе домой.
А может, между ними уже это в порядке вещей? Я ведь этого не знаю.
Смахиваю блокировку с телефона с намерением просто побродить в сети, отвлечься как-то, что ли. Вика уже два часа как легла, а мне всё не спится.
“Деятели от правительства хотят внести поправки в закон об абортах. Почему у нас отбирают право распоряжаться своим телом? Кто позволил им решать?” — высвечивается громкий заголовок статьи в поисковике на главной странице, а я спешу скорее её смахнуть. Слово “аборт” как-то болезненно отдаётся во всём теле. Взгляд сам цепляется за него.
— Не бойся, — кладу ладонь на живот и шепчу едва слышно. — Мама этого не сделает.
Понимаю, что ребёнок размером с фасолину в моём животе меня попросту не слышит. Я говорю это самой себе. Будто убеждаю в правильности принятого решения.
Аборт бы, скорее всего, облегчил мне жизнь. Не нужно было бы так тревожиться о будущем.
Но я ни за что не пойду на это. Что бы не происходило в моей жизни, моему ребёнку всегда найдётся в ней место.
— Мам, ты почему ещё не спишь? — слышу тихое сзади.
Обернувшись, вижу дочь, что босая и с распущенной косой застыла рядом. Замечаю, что у неё в руках телефон.
— Солнышко, а ты? — раскрываю объятия, приглашая. — Зачем тебе телефон? Приснилось что-то?
— Я соскучилась по папе, мам, — маленькие плечики, поникнув, опускаются. — Можно я ему позвоню?
— Почти полночь, Викуся, — смотрю на часы. — Он спит, наверное. Ночным звонком ты только испугаешь его.
Вика влезает мне на колени и прислоняется виском к плечу. Молчит, ковыряя ноготком кнопку на чехле смартфона.
Она грустит. Скучает. А у меня сердце разрывается видеть её такой.
— А давай мы ему напишем? — предлагаю вариант. — Если прочитает сообщение, значит, не спит и можно будет набрать. А если сообщение повиснет непрочитанным, значит, папа уже лёг. И тогда утром он увидит его и сам перезвонит тебе. Хорошо?
— Давай, — Вика кивает, обрадовавшись хотя бы такому выходу. — Что написать, как думаешь?
— А что бы ты хотела?
— Ну… что я скучаю. И что на новый год больше не хочу тот набор расчёсок для хвостиков единорога, а хочу, чтобы папа с нами отмечал.
Стараюсь подавить вздох. Я и так всегда ярко отзываюсь нутром на эмоции дочки, а гормоны, что идут в комплекте с беременностью, только усиливают это.
Вика медленно набирает несколько слов Гордею, просит проверить, нет ли ошибок в словах. Ей в первый класс только в сентябре, это ещё совсем нескоро, а она уже и читает хорошо, и напечатать может целые предложения. Потом снова отбирает у меня телефон и добавляет середечко-смайлик.
Отправляем. Галочки на сообщении так и не становятся цветными. Значит, Гордей уже не в доступе сегодня. Или спит, или…
— Ладно, — вздыхает Вика, утром ему позвоню уже.
— Да, сразу, как проснёмся, так и позвонишь, — целую её в висок. — А теперь давай снова в кровать, зайка. Я тоже уже пойду.
Провожаю Вику в её комнату, укрываю одеялом, когда она укладывается. Какое-то время сижу рядом и глажу по волосам. Засыпает она быстро.
Да и мне пора всё же идти в постель. Вот только заберу телефон в гостиной.
И тут словно дежавю случается. Только что я трезва как стеклышко.
Едва выхожу в гостиную, как в дверь раздаётся негромкий стук. Я замираю, ощущая, как сердце начинает колотиться в груди. Ночные звонки в принципе всегда пугают.
Домофон показывает, что это Гордей. Я открываю с намерением возмутиться, как-никак, а уже полночь. Или мог хотя бы позвонить. Но стоит мне увидеть его, как я теряю дар речи.
— О Господи…
Запах. От него жутко несёт алкоголем. Но даже и без столь ярко выраженного аромата можно понять, что Гордей пьян в стельку. Его шатает даже когда он опирается рукой о косяк.
— Ир… — выдыхает и жмурится. Снова без линз? Очков нет на нём.
Но дело
