— Да.
— Я такси уже вызвала, думаю, мы одновременно подъедем, может даже я раньше, вас встречу.
— Мам, заведующая одна на оба отделения?
Нина сразу поняла о чем речь.
— Нет, но Паша сказал без разговоров запустят. Карточку только не забудь смотри с разрешением.
Санька не стал расспрашивать или препираться, отключился, поднял Наташу с постели, помог спуститься до машины.
У ворот больницы их и в самом деле встретила взволнованная и сосредоточенная Нина. Дежурная медсестра захлопнула дверь приемной перед его носом, заведя роженицу внутрь.
— Сюда, папаша, не положено. Позвоню потом, проводят тебя наверх.
Санька со злости пнул ближайшую лавку, Нина потянула его за руку.
— Ребенок, не надо, а то совсем не пустят. Никого ведь не пускают.
— Да, мне плевать! Я ее не оставлю.
— Саш, тихо. Все рожают… — Нина осеклась и отступила под тяжелым взглядом сына. — Погоди.
Она набрала Пашу снова, объяснив ситуацию, выслушала обещание помочь, убрала телефон в карман. Спустя час и тринадцать минут к ним выскочила заспанная медсестра и, сердито швырнув в Сашку халат и бахилы, исчезла за дверью. Парень кинулся следом, по дороге в спешке натягивая предоставленные больничные ценности.
Наталка нашлась в небольшой комнате на жесткой кушетке, одна, и ее рвало. Он вслух проматерился, приподнял ее, развернув удобнее. Салфеток не нашлось, ничего не нашлось, даже мало-мальски дохлого полотенца, уложил ее обратно и, выскочив в коридор, растолкал на посту уже знакомую медсестру, практически насильно заставив ее дать ему необходимое. Вернулся обратно.
Девушка безвольно вытянулась на кушетке, черные глаза приоткрылись, она устало взглянула на мужа и до Саньки, наконец, дошло, что она под действием чего-то. Слишком неправильный затуманенный взгляд. Она еле слышно простонала, повернулась на бок и медленно потянулась к железной посудине…
Время ползло бесконечно долго. Врач за четыре часа появился только дважды и каждый раз парню приходилось выходить в коридор. Теперь в голове не было иных мыслей, кроме отчетливого ощущения той боли, которую она терпит. Бледная, обессиленная, Саша ненавидел себя за беспомощность.
Столько воли уходило заставить себя приподнять ресницы. Он был рядом, шептал что-то ласковое, гладил, помогал, и Наташа была безгранично благодарна ему за это. Та ерунда, что ей вкололи, не лишала боли и не притупляла ее, она только не давала ей думать, не давала владеть своими мыслями, движениями. Чтобы приподнять руку или повернуться приходилось приложить титанические усилия. Она с ужасом понимала, что тихо стонет, но заставить себя замолчать не выходило, боль слишком сильная, просачивалась сквозь ослабленный контроль.
В очередной раз вернулся врач, девушка никак не могла запомнить его лицо. Она видела, смотрела в упор, внимательно рассматривая, но запомнить не выходило. Вот и теперь он что-то говорил. Она сосредоточилась.
— … Либо операция, либо есть вероятность, что ребенок может остаться инвалидом.
Наташа тихо выдохнула. Мужчина еще раз повторил свою речь. Она с трудом поняла причину, по которой необходимо разрезать живот, да и не имело это значения. Единственное что имело значение — слова “может остаться инвалидом”. Она согласно кивнула.
— Тогда подписывай это, — он развернулся, взял с подоконника небольшой заполненный бланк и протянул его вместе с ручкой, положив для удобства на нечто твердое. Наташа не разобрала текст, буквы никак не хотели складываться в общую картину.
— Что это? — медленно выдавила она.
— Отказ от претензий в случае неблагополучного исхода операции. Формальность.
Она повернула голову, ища взглядом мужа. Его не было. До затуманенного сознания дошло маленькое воспоминание — его каждый раз выставляли за дверь. Она вновь повернулась к мужчине, приняла решение и кое-как поставила подпись.
— Алла, готовь в третью…
Саша метался по коридору возле операционного блока. Теперь он больше не следил за временем. Ожидание и без того убивало. Чем дальше тянулось оно, время, тем хуже становилось.
Двустворчатая дверь распахнулась, оттуда выскочила недавняя невыспавшаяся медсестра и, не сказав ни слова, пулей кинулась по коридору куда-то. Паника заполнила все существо. Саша замер, он вдруг ярко и просто осознал, что может потерять ее. Есть его девочка маленькая, теплая, родная, с черными пронизывающими глазами, а сейчас, пока он стоит тут и ждет, ее может не стать. Он может остаться один с ребенком, а может и вовсе остаться один. Парень впервые в жизни начал молиться, просить, умолять. Есть ли Бог на свете или кто иной, неважно, лишь бы они жили, оба, он не желал выбирать. Выбирать он не мог, если нужно взамен сам сдохнет…
Медсестра бегом пролетела обратно, за ней вальяжно проковыляли две матроны в коротких белых халатах и, окинув Саньку любопытными взглядами, исчезли за дверью, а спустя некоторое время ему вынесли маленький сопящий подслеповатый кулек, с крохотным носом покрытым белыми пятнышками. Те самые матроны умильно кудахтали над ним, обучая как правильно держать собственное сокровище.
Низкая завеса немного отодвинулась, еще с самого начала позволив ей наблюдать за манипуляциями суетящихся вокруг людей. Действие предыдущих лекарств на мозг практически сошло на нет.
— Там отцу в коридоре… — Начала она.
— Ему уже отдали, — улыбнулась анестезиолог.
Девушка почувствовала как внутри нее двигается нечто, посмотрела вниз. Так и есть. Сердито бухтя себе под нос, хирург складывал в нее внутренности, бессильно откинула голову на стол. Немного поразмышляла. Хотелось пошевелиться, сделать что-то привычное. Катетер стоял в левой руке, поэтому Наталка резко дернула правую кисть, разодрав марлю, и потерла лицо.
— Уснуть хочешь? — тихо спросили ее на ухо, она кивнула, понаблюдала как из шприца в вену ввели очередную порцию дряни и провалилась в небытье…
Она плавала в густой, тягучей темноте, очень длинной. До сознания с трудом доходило, что это неверные ощущения, неправильные, и прилагаельные к определению темноты тоже неправильные, но иначе она не ощущала. Бесконечно хотелось открыть глаза и наконец-то напиться, а не облизывать влагу с губ, которую кто-то постоянно туда выжимал по капле. В конце концов, ей удалось совершить первое.
Взгляд уперся в белый потолок. Ровный, и еще слева стена, тоже белая. На них возможно были трещины, по крайней мере Наташе казалось, что они там обязательно должны быть… Или нет? Странная мысль. Ей эта ерунда, вообще, важна?
Она повернула голову. Зеленые усталые глаза напряженно изучали ее. Девушка улыбнулась, только уверенности в том, что губы послушались не почувствовала.
