— Ну ты даешь! Надеюсь, это временное помрачение рассудка. Он противный. И все. Это точка. Так что, зовем Ленку?
Сквозь трагически сложенные брови, опущенные уголки губ и заплаканные глаза с лаконичным «Эх!» проступила та Маринка, которую я знала.
— Ну что с вами поделаешь? Конечно, зовем!
Кто-то начинает новую жизнь с понедельника (мой прогноз — такая идиллия длится максимум до среды), кто-то — с первого января (банально до оскомины). Ну а кто-то — мы, например, — с катастрофы. Беда, помноженная натрое, сблизила нас, сплела наши нервные окончания, словно благодаря причудливой шутке природы мы стали психологическими сиамскими близнецами. Одна из нас едва не погибла и лишилась роскошных волос. Другая предпочла ничего не обещающий арбатский ветер и покрытое мраком будущее определенности, скучной, как подогретый кефир. Третья потеряла мужчину, который мог бы… Кем мог бы стать для меня Данила Донецкий, я точно не знала, однако его бесповоротное отбытие оставило вяжущий привкус горечи. Я старалась гнать эту мысль прочь, но все же ничего не могла с этим поделать — как будто внутри меня медленно надували шарик, который вот-вот лопнет, заполнив все мое существо вырвавшимся на волю вакуумом.
Len'a (crazy) весело выставляла бутылки на стол. Текила — золотая и серебряная, португальское молодое вино, приторный «Бейлис», веселящий яблочный сидр, французский дорогущий брют. Закуска соответствовала этой питейной роскоши: интеллигентная стограммовая баночка черной икры, крабовое мясо, испанский вяленый хамон, развесные оливки, свежий хлеб из пекарни на Садовом, черный шоколад с орешками… Мы с Мариной изумленно смотрели на эти приготовления.
— Я продала подвеску, — лаконично объяснила Лена, — к тому же на прощание немного опустошила Пупсиково портмоне.
— Да ты что? — ахнула Маринка. — А если заметит? Он и так, наверное, в трауре!
— Он в командировке и еще ничего не знает. А деньги не заметит точно — он никогда их не считает. Я всегда спокойно выгребала у него из карманов — то пятьсот долларов, то тысячу.
— А Лола с Анфисой не настучат?
— Шутишь? — расхохоталась Ленка. — Да они же рады, как дети, которых запустили в мороженый ларек! Сами готовы мне заплатить, только бы я больше не появлялась. Ведь теперь Пупсик женится на ком-нибудь из них. Если, конечно, вообще женится. Что ж, девочки, с возвращением! Мы снова вместе, и теперь уже ничего не сможет нам помешать! Предлагаю выпить за нашу новую жизнь!
Медленно втягивая в легкие ментоловый дым, я брела по ночному пустынному Арбату. Освежающая морось атаковала меня бесплатным душем Шарко. Приветливо теплились окна круглосуточных ресторанчиков. Редкие прохожие посматривали на меня с любопытством — для человека, гуляющего под дождем, у меня был слишком расслабленный и умиротворенный вид.
Как муравей, спешащий вперед по ленте Мебиуса, я снова оказалась в позиции низкого старта. Как ни странно, это радовало. Где-то в районе солнечного сплетения возбужденно вибрировало ощущение приближающейся новизны. Так бывает утром первого января, когда, кутаясь в прокуренный плед, выходишь на балкон и видишь, что снег не тронут ничьими следами, проталины асфальта усыпаны разноцветной перхотью промокшего конфетти и занимающийся день обещает, что отныне все будет по-другому. Эта обманная новизна заставляет тебя бросить пить и курить (ровно до следующего вечера), стать добрее (через неделю ты поймешь, что твоя патологическая отзывчивость незаметно трансформировалась в слабость, и станешь такой, какой была всегда), следить за своей внешностью (энтузиазм иссякнет после первого же визита к косметологу), следить за диетой (до тех пор, пока нагрянувшая в гости подруга не притащит коробку бельгийских конфет).
— Куда спешишь, красавица?
Я не сразу поняла, что незнакомый голос обращается ко мне. Повертела головой и вдруг увидела странную фигуру, словно отделившуюся от мокрого фонаря. Белая ночная рубашка. Намокшие седые волосы прилипли к смуглым щекам. Босые ноги со скрюченными артритом пальцами. Внимательные глаза.
Сердце, сделав медленный двойной кульбит, устремилось куда-то вниз. Это была баба Зина.
— Баб Зин, — мой голос дрожал, — не надо, а? Я же своя, арбатская.
— Значит, ты знаешь, кто я, — обрадовалась старушка. — Я могу предсказать твою судьбу. Хочешь, на Таро погадаю?
— А просто промолчать вы никак не можете? — с надеждой поинтересовалась я. — Верю, что вам все известно, но я ничего не хочу знать.
— Не могу, — сокрушенно покачала седой головой она, — если не скажу, не усну потом. А я старая, мне спать надо.
— Ладно, — вздохнула я, — вы даже не представляете, как это некстати. Я только что приняла решение начать новую жизнь. А тут вы. Но раз не сможете уснуть — доставайте свои Таро.
— Таро, — она, казалось, была удивлена. — Ты правда хочешь, чтобы я погадала тебе на Таро?
— А что такого? Вы же сами предложили.
— Да, но… — растерялась баба Зина, — я всем предлагаю. Никто никогда не соглашался. Приходится кричать им в спину, чтобы знали, чтобы попробовали что-то изменить.
— Моя подруга изменила, — похвасталась я, — вы предсказали ей смерть, но она… не умерла. Хотя шансы были ничтожны.
— У меня нет с собой Таро, — сокрушенно покачала головой гадалка, — я давно не ношу их с собой. Какой смысл, если никто не хочет слушать? Хочешь, пошли ко мне? Я здесь недалеко живу, вон в том доме. У меня зефир есть. И сырники.
Я хотела было отказаться, но вдруг взгляд мой упал на ее босые ноги. Старушка мерзляво поджимала пальцы. В тот момент ничего пугающе потустороннего в ней не было. Обычный одинокий человек, замерзший, жаждущий общения, немного выживший из ума, но еще отчаянно цепляющийся за последние крупицы здравого смысла.
И я кивнула:
— Ладно. Раз есть сырники, тогда пойдем.
Квартира у бабы Зины была роскошная, трехкомнатная. Высокие потолки, антикварный буфет с пыльным хрусталем, посеревший от старости паркет, старомодная скатерть с бахромой. Вот уж никогда бы не подумала, что уличная гадалка, наводящая на всех ужас своей стервозной прозорливостью, живет в таких царских хоромах. Зато становилось понятно, как ей удается неделями не выходить из добровольного заточения. Во-первых, такие роскошные хоромы не навевали депрессивных терзаний, во-вторых, если у нее были деньги жить здесь в гордом одиночестве, значит, и прислугу она позволить себе вполне могла.
Чистота в квартире была идеальная. Даже запахов никаких не витало ни по светлой просторной кухне, ни в ванной с проржавевшей сантехникой и потрескавшейся плиткой.
