— Ты у меня ничего не будешь делать, только сидеть и косу чесать, — рисовал он радужные перспективы, стараясь меня соблазнить.
Как с ума сошел. Угощал сладостями китайскими, тогда в магазинах стали появляться китайские товары. Сладости имели синтетический вкус и специфический запах. Пообещал билет до Москвы и обещание сдержал. За бешеные деньги купил билет в фирменный поезд "Россия", потом провожал чуть не со слезами. Здесь всегда трудно было достать билет до Москвы.
Я посидела в зале ожидания на скамье, продолжая решать Ленкин кроссворд. В голову вдруг закралась крамольная мысль — пойти посмотреть на тот вагончик, мимо которого мы проезжали на "рафике". Что если?… Вечерело. Солнце закатилось за сопки, но было еще светло, когда я добралась до строительного городка. Интересующий меня вагончик стоял поодаль, у самого подножия сопок, покрытых кустами и еще не растаявшим редким снегом. Я осторожно двигалась, стараясь не привлекать внимания и держаться в тени. Пряталась за бельем, которое развешано на веревках, протянутых между столбами. Только бы не было собак!
Мысленно я ругала себя за подростковую выходку, представляя, какие слухи поползут по поселку, если меня накроют. Я не знала, зачем пришла сюда. Прикрывшись чахлым кустиком, я стала рассматривать нужный мне вагончик. Сердце бешено колотилось и мешало слушать звуки. Неожиданно в вагончике вспыхнул свет. Я вздрогнула. Подойти и постучать? А если там кто-то чужой, что я скажу ему? Надо придумать, что соврать. Тут дверь открылась, показался высокий мужской силуэт. Я мгновенно узнала его.
Борис вылил воду из миски и, ничего не заметив, вошел внутрь. Я почувствовала, что вся трясусь. Не от холода, хотя на дворе определенно минусовая температура. Я стояла среди бельевых веревок и какого-то хлама в длинном элегантном пальто, нелепо, бессмысленно. Если еще немного постою и подумаю, скорее всего, рвану назад. Опыт подсказывает, что надо повиноваться первому, сердечному, порыву. И я поднялась по ступенькам вагончика, как на эшафот.
Уже не думая, что скажу, постучала в дверь.
— Открыто! — услышала я низкий голос со знакомой интонацией.
Я вошла.
Борис, видимо, готовил ужин. Он обернулся от стола, где что-то резал, и медленно сел на стул. Я продолжала стоять в дверях, не имея сил произнести хоть слово. Мы молча смотрели друг на друга. Я напрасно боялась разочароваться. Конечно, Зилов был далеко не красавец в обычном представлении, но сейчас он пребывал во цвете сил и мужского обаяния. В его облике появились черты, которые мне были неизвестны: твердость, сухость, упрямые складки у губ. Волосы потемнели и перестали виться. Аккуратная голова на стройной шее по-античному согласовалась с широкими плечами и мускулистым торсом, обтянутым тельняшкой.
— Представляешь, колени дрожат, — удивленно сказал Борис и тут же спохватился. — Ты проходи.
И он поднялся и продолжил готовку.
Я сделала несколько шагов, оглядываясь по сторонам. В вагончике царила казарменная чистота. Стол накрыт клеенкой, на окнах жалюзи — явление невиданное для этих краев. В углу гитара, на тумбочке небольшой магнитофон. Я сразу же обратила внимание на полочку с книгами, пробежалась по корешкам. Русская фантастика и хорошее фэнтэзи, в основном. Кровать застелена аккуратно, по-солдатски. Я улыбнулась, опять припомнив Мышлаевского: "Люблю, чтобы дома было уютно, без женщин и детей, как в казарме".
— Я знал, что ты здесь, — снова заговорил Борис. — Даже видел тебя.
— Где? — удивилась я.
— На рынке. Ты меня не заметила.
— Почему же не подошел?
— Зачем?
Действительно, зачем? Мне сразу стало неуютно.
— Я, наверное, не вовремя? Тогда пойду, извини.
Борис так знакомо усмехнулся и ответил, придержав меня за плечи:
— Пальто снимай, чай пить будем.
Сидя на табуретке, я робко наблюдала, как он готовит чай. Мудрёно, с выливанием кипятка и заливанием снова, с долгим настаиванием. В Забайкалье любят крепкий чай, иначе ты не "гуран", так называют коренных забайкальцев. Вообще-то, гуран — это горный козел.
— Тебе помочь? — вежливо поинтересовалась я, чтобы прервать молчание.
— Сиди, — властно скомандовал Зилов.
Из подвесного шкафчика он достал две чашки, сахарницу и коробку с печеньем. На электрической плитке булькала в кастрюле картошка. Борис нарезал колбасу, хлеб и сыр. Наконец, он сел и впервые с момента встречи взглянул мне в глаза. Я таяла под этим взглядом, как масло на горячем блине.
— Сколько лет? — улыбаясь одними глазами, спросил он.
— Четверть века. Столько не живут.
— Это надо отметить. Или ты до сих пор не потребляешь?
Я что-то промычала в ответ.
На столе появилась бутылка водки и два граненых стаканчика. Посмотрев на мое вытянутое лицо, Зилов сказал:
— Да не пью я. Для Галочкина держу.
— Ты знаешь Галочкина? — почему-то обрадовалась я.
— Кто его здесь не знает? И ты, я вижу, тоже.
Бьюсь об заклад, в его голосе проскользнули ревнивые нотки. Мы выпили за встречу. Я морщилась и недоверчиво разглядывала бутылку, на что Зилов заметил:
— Не бойся, не отравишься. Это не самопал, в Чите куплена.
У меня было такое ощущение, что мы только вчера расстались. Он был родной, теплый, узнаваемый и в то же время волнующе незнакомый. Я следила за его четкими движениями, какими он выкладывал дымящуюся картошку, поливал ее маслом, потом вкусно ел, вытирал руки о чистое полотенце, и мне казалось, что так было всегда.
— Про Марата знаешь? — коротко спросил Борис.
— Да, — грустно кивнула я.
— Помянем, — и он наполнил стаканчики.
Я почти не ела с утра, и водка очень быстро подействовала на мой организм. Теперь я могла сказать, что угодно.
— Мы вчера собирались с ребятами. Почему ты не пришел? — не без кокетства спросила я.
— Не звали.
— Мне сказали, что тебя нет в поселке, что ты уехал домой.
— Да я уже полгода живу здесь.
— Где здесь? В вагончике? — удивилась я.
— В вагончике. Тебе не нравится?
— Ой, так нравится, — пьяно протянула я.
Определенно, с пьянством пора завязывать. Борис смотрит, а глаза его лукаво смеются. Я встряхиваюсь и стараюсь протрезветь.
— Так, — встаю и старательно держу равновесие, — мне пора. Не представляю, как тащиться по этой темноте!
— Не спеши. Я отвезу тебя.
Он тоже поднимается и оказывается очень близко. Я слегка даже отстраняюсь из-за дальнозоркости-близорукости. Теперь совсем не страшно смотреть в его лицо, и он не отводит глаз. Я ворчу:
— Вы все тут водители-самоубийцы. Разве можно после такого количества водки садиться за руль?
