Бретт тяжело закрыл глаза и уронил голову на подушку.
— Нет, это произошло значительно проще, чище и быстрее.
Столько обреченной уверенности было в его голосе, что Дженни поднесла ладонь ко рту, сдерживая испуганный крик, но крик, пусть сдавленный, все равно прорвался наружу.
Бретт приоткрыл глаза:
— Знаешь, я сам не верю в то, что решился тебе про это рассказать.
Что-то похожее на гнев захлестнуло Дженни, и как она ни старалась сдержать это чувство, оно все равно росло в ней, как надуваемый воздушный шар.
— До сих пор ты пока еще ничего не рассказал, кроме загадочных намеков, которые только раздражают своей неопределенностью. И пока я не верю во все это.
— Поверишь, детка. — Он приподнялся и взглянул в стакан, где не было ничего, кроме одинокого кубика льда. — Пуля в его голове была бы слишком милосердным исходом по сравнению с тем, что сделал его пятнадцатилетний сын. Он просто однажды не закрыл чертовы ворота в загоне и забыл сказать об этом отцу. Ты знаешь, что такое разъяренный бык весом в две тысячи фунтов?
Сколько муки и боли было в его голосе! Дженни ничего не могла ответить, язык прилип к небу.
— О Господи, Бретт! — Звук получился шипящий, с присвистом.
— Господи? А… А это здесь ни при чем. Что — Господи? Думаешь, это Господь положил моего отца в кому на полгода, перед тем как он умер? Не-е-е-т! — Его начало понемногу развозить после скотча. — Я не верю в Бога, девочка. Ни в Бога, ни в жизнь после смерти. Рай — это прекрасная мечта и сон, а ад — он здесь, на грешной земле.
Никогда Дженни не думала, что все это так серьезно и доставляет Бретту такую боль. Как же он переживал все случившееся тогда, если даже по прошествии многих лет, говоря об этом, выглядит таким раздавленным и потрясенным! Она пыталась представить себя на месте Бретта. Нет, нести груз ответственности за гибель собственного отца, постоянно жить с этой мыслью было Дженни не по плечу. И хотя отец Бретта погиб в результате несчастного случая, Дженни прекрасно понимала, что сын думает иначе и винит во всем только себя.
— Бретт… Мне очень жаль.
— Что жаль? — Он рассмеялся скрипучим смехом.
— То, что я заставила тебя вспоминать эту ужасную трагедию, что упрекала за недомолвки и… И что до сих пор ты несешь в себе эту боль.
Бретт снова положил голову на подушку. Бесцветно-блеклая улыбка, в которой были и горе, и печаль, промелькнула на его губах.
— Мне тоже жаль. Старая история, и уже ничего нельзя изменить. Очень не хотелось вытаскивать ее на свет Божий.
— И только поэтому ты ничего не говорил раньше? Я ни на секунду не сомневаюсь, что твой отец погиб в результате трагической и нелепой случайности. Я абсолютно уверена, что никто не может тебя упрекнуть в случившемся. И еще: я не понимаю, каким образом то, что произошло, связано с твоим отвращением к возможности перевоплощения в новой жизни. Неужели бы тебе не хотелось, чтобы твой отец возродился в другом образе в каком-то ином месте?
— Уверенность подобного рода разрушает личность.
Дженни хотела возразить, но так и не найдя ответа, застыла с открытым ртом.
— Я говорю о моей матери. Она была абсолютно не подготовлена к смерти отца. Когда он лежал в коме — в течение шести месяцев или чуть больше, — мать каждый день была уверена, что еще чуть-чуть и он откроет глаза, поднимется, придет домой, и все будет так же, как раньше. Никто не мог ее в этом разубедить. И когда отца не стало, она тоже как будто бы умерла.
Невыразимое горе звучало в голосе Бретта, хотя он и старался замаскировать его нарочито грубым тоном. Дженни судорожно искала, чем она может хоть немного ослабить его страдания.
— Следующие пятнадцать лет она потратила, подсчитывая каждый цент. Мать не пропускала ни одного пройдохи, который, естественно не задаром, обещал ей устроить свидание с душой умершего отца. Великий Боже, они проделывали свои шарлатанские фокусы прямо у нас в доме! И каждый раз мать была уверена, что уж теперь-то все наконец получится.
— А тебе тогда было пятнадцать, и с того времени ты несешь груз вины за его смерть!
— Да. Всего лишь за несколько недель я возненавидел этих добрых посредников, их побитые молью атласные тюрбаны и магические кристаллы из пузырчатого стекла. Когда мой старший брат окончил колледж и вернулся домой, то почти все заработанные нами деньги мать тратила на подобные фокусы всяких горе-медиумов, которых она бесконечно таскала в дом.
Ошеломленная Дженни молча гладила Бретта по голове. Она не хотела прерывать его рассказ: слишком долго Бретт носил в себе все это, а теперь, когда оно прорвалось наружу, должен непременно закончить свое печальное повествование. Каждое слово, сказанное Бреттом, доставляло ему почти физическое мучение. Она убрала руку с его шевелюры, но Бретт повернул голову и заставил пальцы Дженни снова коснуться его. Ее прикосновения, казалось, снимали сердечную боль.
— Заунывными голосами эти люди сначала готовили клиента, рассказывая, как трудно поверить в то, что отец сейчас начнет разговаривать с ней, и все благодаря их неповторимому таланту. Но нужно было знать мою мать. Она почти сразу верила этой ораве шарлатанов. «Скажи Бретту, что это не его вина. Скажи Бретту, чтобы он прекратил винить себя в моей смерти», — прогнусавил Бретт, передразнивая. — Они говорили только то, что хотела слышать мать!
Дженни улыбнулась:
— В последнем я и не сомневалась. Хотелось бы знать, что же было дальше.
Бретт тоже улыбнулся в ответ, но улыбка быстро погасла и превратилась в кривую ухмылку.
— Дальше? Дальше им надоело играть в эти игры, и они убедили мать в том, что отец пережил реинкарнацию и теперь, снова возродившись, уже не может вступать с ними в контакт. Место и время рождения они, конечно, назвать не смогли. Короче говоря, после таких сеансов мать, похоже, окончательно тронулась. После того как ее уверили в том, что она не сможет найти отца в своей следующей жизни, поскольку он уже родился снова, мать не придумала ничего лучше, чем обратиться в Ассоциацию исследований и просвещения.
— То есть в группу, изучающую физические феномены, — уточнила Дженни, продолжая гладить его.
Бретт приоткрыл глаза и кивнул:
— Да, в свое время о ней много говорили.
— Дальше?
— Почти ничего. В ассоциации она потребовала проверить всех детей, родившихся после ее «последнего контакта», на предмет соответствия кармы ребенка карме моего умершего отца, поскольку пребывала в полной уверенности, что отец должен вернуться снова, пусть даже в образе ребенка. Там ей, естественно, отказали, — в голосе послышался сарказм, — очевидно, слишком много детей родилось с того времени. То есть они просто объяснили, что не могут стучаться в каждую дверь во всей Индиане, не будучи уверенными в том, что отец родился где-то поблизости и что он родился вообще. Ты могла предположить существование такого дерьма? Ни один из них не взял на себя труд убедить ее, что отец спокойно лежит в могиле.
