— А что значит «в этом отношении»?
— Как мужчина.
Шайлер прикусила губу и сделала все возможное, чтобы не улыбнуться.
— Вряд ли об этом может идти речь.
Трейс продолжил задавать ей вопросы:
— Джонни Грант — один из твоих личных призраков?
— Был когда-то. — Шайлер надеялась, что ей удалось сохранить непринужденный вид.
Темно-синие глаза пригвоздили ее к месту.
— Насколько давно?
— Я влюбилась в своего кузена, когда мне было тринадцать, а ему двадцать два.
Трейс выдохнул и затем стал дышать с заметным облегчением.
— Детские шалости.
— В моем случае это именно так. — Шайлер тут же перевела разговор на него: — В тринадцать лет ты был еще ребенком?
Трейс ответил сдержанно:
— Нет.
Она так и думала.
— Кто — или что — был вашим призраком в тринадцать лет, Трейс Баллинджер?
Минуту, а может, и дольше казалось, что он не слышал вопрос. Затем, когда Шайлер уже почти оставила надежду получить ответ, Трейс наконец заговорил:
— Когда мне было тринадцать, я убежал из дому.
Очень тихо она спросила:
— Сбежал?
— Да, — произнес он со стоическим смешком.
Стук собственного сердца оглушил ее.
— Почему?
Его голос звучал непримиримо и жестко, как сталь:
— За два года до этого умер мой дед. Затем, в ту зиму, — моя мать. Остались только отец да я. Отец тоже был болен. Сердце. — Трейс Баллинджер приложил руку к своей груди. — Отец снова начал пить, невзирая на предостережения врача. — Потемневшие глаза Трейса сейчас казались скорее черными, чем синими. — Мой папочка становился настоящей скотиной, когда напивался.
Шайлер содрогнулась всем телом. Ее кожа покрылась испариной. Глубоко вдохнув воздух, Шайлер тихо спросила:
— Он оскорблял тебя?
— Такого слова, как «оскорблял», в наших краях просто не знали.
— Как же они говорили?
— Что он требователен.
Шайлер с трудом выговорила:
— Требователен?
Когда Трейс заговорил снова, его голос был тих и холоден, как лед:
— Жалеть розги — портить ребенка. Надо научить этого щенка уму-разуму. Показать ему, кто здесь главный.
Шайлер не могла пошевельнуться.
— Прости, Трейс.
— Не надо меня жалеть, Шайлер.
— Но почему?
— Я был не единственным ребенком, которого поколачивали. В летнее время, в самую духоту, окна и двери держали распахнутыми, и редко откуда не доносились крики. — Его голос дрогнул. — Не стоит себя обманывать, это продолжается и до сих пор.
Шайлер осторожно заметила:
— Поэтому ты и убежал из дому.
Он кивнул:
— Сбежал.
— Куда же ты отправился?
Трейс пожал широкими плечами:
— Куда глаза глядят. Шатался повсюду. Я уже добрался до Техаса, когда местные власти поймали меня и отправили в детский приют.
— И?..
— Затем меня вернули к отцу, в Питсбург. Только за полгода скитаний я превратился в порох. Стал слишком сильным, чтобы отец мог продолжать свои уроки. И он оставил меня в покое.
— Ты вернулся в школу?
Трейс отрицательно покачал головой:
— Я отправился работать на сталелитейный завод.
— Сколько тебе тогда было?
— Четырнадцать.
Тут Шайлер осенило:
— Это был сталелитейный завод Грантов?
— Да, — сухо ответил он.
Она почему-то знала. Не могла объяснить, почему или как к ней пришло это знание; она просто это почувствовала.
— И когда ты вырос, ты возненавидел имя Грантов?
— Да.
— И ты захотел отомстить?
Он кивнул.
Ее глаза округлились.
— И что, уже успел?
— Успел что?
— Поквитаться?
Трейс подошел к ней и протянул руку. Шайлер доверчиво вложила свою ладонь в его и встала с кресла.
— Месть — это не единственное мое намерение, которое потерпело крах, Шайлер.
— Да?
— Я помню, как впервые приехал в Грантвуд восемь лет назад. — В его голосе звучало смирение. — Признаюсь, мысль о возмездии тогда еще не оставила меня, но потом я познакомился с Корой. — Трейс улыбнулся. — Милая, славная, слегка ненормальная и на удивление благородная Кора. И знаешь что?
— Что? — спросила она, глядя ему в лицо.
— Она мне понравилась.
— Держу пари, ты ей тоже.
Трейс кивнул:
— Мы сразу поняли это. Еще до исхода дня Кора попросила меня быть ее поверенным, и я принял это предложение.
— Наверное, иногда так бывает.
— Да. Думаю, да. — Трейс долгим взглядом посмотрел на нее. — Мне было достаточно всего один раз взглянуть на тебя, и я сразу все понял.
У Шайлер перехватило дыхание.
— Что ты понял?
— Что мы созданы друг для друга.
Позже Шайлер размышляла о том, что иногда момент, мысль, простое, казалось бы, незначительное действие могут навсегда изменить чью-то жизнь. Когда Трейс наклонился к ней, он, возможно, просто хотел убрать выбившийся локон ей за ухо или прошептать что-нибудь об этой ночи, возможно, он вовсе и не собирался ее целовать, — но тем не менее поцеловал, а она не отстранилась.
Напротив, она приподняла свое лицо ему навстречу и ждала.
Он не сводил с нее глаз. Его дыхание было свежим и сладким, и в то же время оно было мужским, с привкусом крепкого кофе, который они недавно пили; от него заколыхались завитки волос у ее щек.
Он обхватил ее лицо руками и прижал Шайлер спиной к стене.
— Трейс. — Голос плохо повиновался ей.
— Шайлер. — Его голос тоже был каким-то другим. Охрипшим. Гортанным. Резким. Он прошептал: — Возможно, это не лучшая идея.
Она покачала головой.
— Возможно. А может, и нет. — Она уперлась руками ему в грудь, но этот жест был вялым и нерешительным. — Тогда почему мы…
Трейс сократил расстояние между ними.
— Потому что так должно было быть. Я знал это с того самого дня, когда мы целовались в чулане Коры. — Удар сердца, еще два удара. — И ты знала.
— Да. — Вокруг них сгустились тени. — Я чувствую, что-то должно измениться.
— Так и будет.
— Перемены могут быть и тревожными, — заметила она.
— Перемены неизбежны.
Шайлер пыталась собраться с мыслями.
— Наверное, ты прав.
Трейс посмотрел на нее:
— Я уверен, что прав.
Находясь так близко от него, она не могла избежать его взгляда.
Я не на многих мужчин смотрела снизу вверх.
Уголки его рта, его красивого рта, изогнулись:
— В буквальном или в переносном смысле?
Шайлер сглотнула.
— В обоих.
Проворные пальцы сомкнулись на ее запястье. Трейс поднес ее руку к своим губам. Затем он провел ими взад-вперед по чувствительной коже у основания ее большого пальца, Шайлер задержала дыхание. Глаза Трейса потемнели.
Ее сердце готово было выскочить из груди.
Последний дюйм, разделявший их, исчез.
