- Моя девушка - не трофей, не игрушка, не презент. И вообще не для него. Поэтому нравишься ты ему или не нравишься - пусть отойдёт в сторону. Точка.
Какой же он. ух-х-х. Но то, как Вова говорит «моя девушка» тешит моё самолюбие.
Собирались мы эпично: две собаки, радостный ребёнок, что совал везде нос и комментировал каждый наш шаг. Мы с Вольдемаром туда-сюда-обратно бегаем, собирая чемоданы. Кажется, пара галстуков миллионера ко мне попало, но мы мелочиться не стали, решили: разберёмся потом.
И только няня стояла, как столб, сложив руки на груди и поджимая ярко накрашенные губы. Кажется, ей всё не нравилось. А я - так трижды в анафеме. И, кажется, понимаю почему: вижу, как она на моего Володьку смотрит.
И когда мы загружаемся в машину, я первым делом интересуюсь:
- А что это няня Белкина как неродная? То ли дуется, то ли злится?
- Выкинь её из головы, - машет рукой мой миллионерище. - Я ей просто не достался, вот она и куксится.
- Мне начинать ревновать? - бью локтём Вовику в бок.
- Ну, не всё же мне этим заниматься? - разводит он руками. И от этого признания как-то проще становится. Спокойнее, что ли.
Я люблю поезда и вокзалы. Они пахнут странствиями, людьми, дорогой. Это смесь запахов, которую ни с чем не спутать. Она может нравиться или не нравиться, но меня это не смущает.
Мы загружаемся в вагон. У нас отдельное купе.
- Я сбегаю, куплю водички, а то мы забыли, - говорю Владимиру Алексеевичу, но он меня никуда одну не отпускает. Боится, чтобы не украли.
Меня это веселит, но если ему так хочется и нравится, почему бы не позволить мужчине позаботиться?
Впрочем, возможно, он всё правильно делает, потому что пока Вован что -то там покупает помимо водички, я краем глаза замечаю Каменева и Милу. Их ни с кем не спутать.
Это те, кто должен находиться в офисе и вкалывать, не поднимая глаз от компьютера. Однако, они почему-то зависают здесь, на вокзале. Неужели пришли платочками нам вслед помахать?
Я решаю пока ничего не говорить господину миллионеру. Он и так немного параноит, а если этих голубков увидит, ещё неизвестно, что будет. Мы сейчас уедем, а эти двое останутся. Или нет?..
46. Кто кого?
Сдаться или не сдаться?
Вот в чём вопрос... Актуально и жизненно Владимир Орловский
Я люблю ездить поездом. Не самый нынче быстрый способ передвижения, но зато в нём есть своя привлекательность. Романтика в некотором роде.
- Я люблю ездить поездом, - как отголосок моих мыслей, произнесённых вслух.
Я смотрю на Настю, и лицо у меня, наверное, выразительное. Не знаю. Но она запинается. Розовеет. Не знает, чего ждать от меня. А я молчу. В груди горячо-горячо. Опасность. Я могу задымиться: мы с ней одни в замкнутом пространстве, и меня так и тянет волосы Настины потрогать или руку поцеловать. А можно и кое-что другое... Ну, зачем я такой принципиальный? Кто меня за язык тянул и вообще?
- В окно смотреть люблю. Слушать перестук колёс. У поезда свой ритм. Однообразный, но кажется, что это сердце в груди сбоит и танцует: ту-ту-тутух, ту-ту-тутух.
- Волнуешься? - пытаюсь справиться со своими естественными проблемами. Нужно поговорить, может, немного остужусь.
- Очень! - у Насти глаза блестят. - Давно никуда не ездила. Ну, в поезде, далеко, в отдельном купе.
Она ёрзает, счастливая, а я, глядя на неё, думаю: это лучшее, что случилось со мной за последнее время. Давно никто не будил во мне подобных чувств. И это больше похоже не на деловую поездку, а на путешествие с девушкой, к которой меня тянет непреодолимо. До боли во всех органах тела. И, кажется, души - тоже.
- Это важная поездка, да? - спрашивает Метёлкина, доставая ноутбук.
- Очень, - отвечаю честно. Она во всех смыслах важная. И сейчас мне меньше всего хочется говорить о работе, но Настя тормошит меня, заставляя настроиться на деловой лад.
Я её могу понять: для неё это впервые, она волнуется, страшится сделать что-нибудь не так, поэтому я покорно объясняю ей все тонкости, отвечаю на вопросы, хмурюсь, и мы снова вносим поправки в презентацию. Для этого мне приходится сесть с ней рядом.
Высший пилотаж - остаться спокойным, когда совсем рядом - её тёплое плечо и бедро. Когда вся она - в доступной близости, невыносимой близости, когда голову кружит аромат её духов, когда хочется смотреть на неё томными глазами и неумолимо сокращать расстояние, чтобы обнять и поцеловать.
- Орловский! - встряхивает она меня деловым тоном. - Если ты сейчас не прекратишь, я тебя изнасилую!
О, да. А я соглашусь. Сдамся. Пусть делает, что хочет. Пусть наслаждается и дарит наслаждение моему предавшему телу. Это называется - ощути себя лживо-беспомощным.
- Знаешь, - прислоняется она ко мне плечом, устраиваясь поудобнее, - временами я с тобой ощущаю себя какой-то малолеткой. Школьницей, у которой есть желания и есть понимание, что как бы ещё рано во взрослую жизнь. Но я ведь взрослая, да?
Вполне взрослая, чтобы мне сносило крышу ядерным взрывом. Но я не решаюсь даже приобнять её, чтобы не упасть ниже своих принципов.
- Ты временами как неживой. Робот, запрограммированный дубовой программой, которую не сломать. У меня просто умений и знаний не хватает, - вздыхает она.
Всего у неё хватает. И эта её бесхитростность заводит ещё больше.
- Давай выпьем чаю, - предлагаю, тая от невыносимой близости. Я бы убежал на противоположную сторону, на свою законную нижнюю полку, но позорное ретирование будет похоже на бегство, поэтому я креплюсь изо всех сил.
- Ты как в старом студенческом анекдоте, - фыркает Метёлкина. - Чтобы не забеременеть, надо пить чай! До, во время или после секса? Вместо него!
Да, актуально. Согласен. Чтобы не дойти до секса, чай тоже хорош.
- Насть, - провожу губами по нежной щеке. Трусь, как щенок, а она замирает. Дышит чаще. Ей нравится. Мне кажется, ей нравится всё. Что бы я ни сделал. Пальцем тронь - и взорвётся. Я о себе молчу. Ко мне даже прикасаться не нужно.
- Что, Вов? - спрашивает она и - о боже! - трётся щекой о мои губы сама. Пора вызывать пожарных. Нет, скорую медицинскую помощь. Пиротехников. Службу МЧС. Если я сейчас не успокоюсь, треснут брюки. Но я не могу, не могу от неё отпрыгнуть, как трусливый заяц!
- Давай просто подождём, ладно?
- До свадьбы? - снова фыркает она, но послушно замирает, не делает больше попыток приручить меня телом. Она опоздала: я давно и всецело её. И это понимание не страшит. Ни капельки. - Я будто во сне, Вов. Это я должна пугаться и просить подождать. А у нас всё наоборот. Ты чего-то боишься, признайся?
Себя. Себя я боюсь. И уж точно не хочу, чтобы её первый раз произошёл в каком -то занюханном поезде. Да и вообще. Войдёт во вкус, замуж её потом не заманишь. Мне тридцать два. Я созрел. А готова ли она в двадцать один - большой вопрос.
И всё я хорошо понимаю: захочет убежать - и штамп в паспорте не остановит. Поэтому мне важно, чтобы мы узнавали друг друга. Разговаривали. Общались. Когда начнётся секс, когда не станет запретов, секса будет много (что вполне закономерно), а всего остального
- поменьше. Я бы не хотел зовом тела подменять всё остальное. Не знаю, как всё это объяснить.
- Вов, - доносится до меня осторожное, - а может, у тебя проблемы?
- Какие проблемы? - отвечаю на автомате и отстраняюсь немного, чтобы Метёлкиной в лицо посмотреть.
- Ну, это, - заикается и краснеет она, - сексуального характера.
- Что?! - как я не подпрыгнул? Как раз бы головой до полки достал. Может, помогло бы охладиться, но с шишкой перед деловой встречей не улыбается мне ходить.
- Ну, а что я должна думать? - разводит она руками. - Я ещё никогда не встречала мужчин, которые бы вот так резко и бескомпромиссно отказывались.
- Ты меня с ума сведёшь, Метёлкина, - злюсь я. - Какие ещё мужчины? Кого ты там в своей жизни встречала? Забудь обо всех!
- Кто о чём, а вшивый - о бане! - закатывает мерзавка глаза. - Я вообще-то не о том говорила.
