с воинскими почестями, нас отправили в тренировочный лагерь берлессов рядом с границей. Там нас ждали ещё девять наших. Как выяснилось, наш отряд не был единственным. Были и другие кижанские дезертиры, которых точно так же переманили на свою сторону берлессы.
В этом лагере впервые с начала войны я почувствовал себя в безопасности. Несмотря на изматывающие тренировки, жёсткий режим и косые взгляды берлессов, мне тут понравилось. Берлессы относились к кижанам, как ко второму сорту, но дедовщины или другого проявления неприязни, кроме словесного, мы не испытывали.
Олэську, как и обещал мне Кудряшов, переправили вместе с другими беженцами в Берлессию. Мне даже разрешили проводить её на поезд.
Было больно смотреть на сестру. Она выглядела испуганной, взгляд потухший, больной. Олэська не хотела уезжать из Кижей, плакала и просила меня поехать с ней, разрывая мне и без того изодранное в лоскуты сердце.
— Я скоро приеду, Лэсь, — пообещал я ей, зная, что этого никогда не будет.
— Поклянись, Серёжа! Поклянись памятью мамы и папы! — требовала она, как капризный ребёнок.
— Клянусь! — заставил я себя произнести это неподъёмное слово. — Отомщу твоим насильникам и приеду!
— Мне этого не надо! Я не хочу больше никаких смертей!
Это мне было нужно, не ей. Я больше не был патриотом, не хотел воевать за независимость Северо-Боровинской области, потеряв веру в то, что её отделение когда-либо случится на самом деле. А мне так нужна была хоть какая-то причина, чтобы остаться, и прежде всего, в живых.
— А ты, Олэська, поклянись меня ждать! Что бы ни случилось, дождись меня!
— Хорошо, Серёжа! Обещаю!
Я боялся, что она покончит с собой, после всего, что с ней случилось, равно как и она боялась, что единственный родной ей человек в моём лице погибнет, вот и врал ей без зазрения совести. Мне оставалось только надеяться, что в чужой стране, не имея денег, документов и знакомых, ей удастся начать новую жизнь. У неё тоже была задачка не из простых.
Хотел попросить у Олэськи прощения за то, что не смог защитить её дома, а теперь отдаю её во власть Берлессии, но не смог найти нужные слова. Их всегда не хватает, когда они так нужны, а потом они оседают недосказанным мёртвым грузом в тебе самом. Ты проговариваешь эти слова позже, уже про себя, но тот человек, которому они были предназначены, этих слов никогда уже не услышит.
Первые несколько месяцев пока я был с берлессами, мне удавалось поддерживать связь с сестрёнкой. Я видел, что творилось в это время в Кижах, поэтому раз за разом убеждался, что в Берлессии Олэське всяко лучше, чем здесь.
Берлессы использовали нас, как расходный материал. Нас брали на зачистки, первыми бросали в бой и вообще особо с нами не церемонились. За три с половиной месяца, проведённых у берлессов, мы научились воевать, выживать и рассчитывать только на себя.
Несмотря на величие своей армии, берлессам удалось освободить за четыре месяца всего три области от северян. Главное, в их число входила Северо-Боровинская область, и я был рад, что северян отбросили подальше от границы.
Кудряшова я не видел с того времени, как нас освободили из плена. Я помнил о нашем предназначении, знал, что рано или поздно генерал придёт за нами, чтобы стрясти с нас должок. И вот этот день наступил.
Я понял, что ёбнулся, когда осознал, что мне нравится гулять по руинам. Кто-то получал удовольствие, убивая врагов, кого-то прикалывало глумиться над пленными, кто-то мог залипать на том, как горит танк или БТР северян. А я развлекался тем, что представлял себя мёртвым и ходил по развалинам какого-нибудь здания.
Идеально, когда прошло время, нигде ничего не дымится, запах пороха и крови выветрился, и чтобы обязательно было тихо. Меня это успокаивало. Времени не было, я бы мог гулять так часами. Да и опасным было такое удовольствие.
Северяне минировали всё, что только возможно. Если мы зачищали какую-то деревеньку, и жителей заставали дома, можно было входить на территорию, не парясь. Если же жилище пустовало — калитки или ворота сдёргивали тросом. Даже собачьи будки и детские игрушки несли смертельную опасность.
Хуже всего было зимой. Если большая часть берлессов были морозоустойчивыми и спокойно переносили холод, то мы адски мёрзли даже в их форме. Утеплялись, как могли, но один хрен это не спасало. Благо северяне были такими же мерзляками, как и мы, поэтому зимой война немного подутихла.
Нежных фрогийцев или бургедонцев попадалось всё меньше и меньше. Мы уж было подумали, что они решили завязать с помощью Кижам, но поставки оружия продолжались бесперебойно.
Референдум по отделению Северо-Боровинской области так и не состоялся. Его переносили дважды из-за угрозы террористических актов. Вся область держалась на помощи берлессов и военной, и гуманитарной. Северян отбросили далеко от границы области, но они, вместо того, чтобы защищать остальную территорию Кижей от берлессов, упорно продолжали пробиваться к нам.
Трезво оценивая ситуацию, я мог с уверенностью сказать, что без помощи Берлессии ополченцы бы не вывезли. В то же время я понимал, что никакой независимости Северо-Боровинской республики не будет. Берлессы предложат нам присоединиться к ним.
И мы вынуждены будем согласиться.
У нас больше ничего не осталось, кроме АЭС. Всё, что имело хоть какую-то ценность северяне уничтожили. Поля заминированы, предприятия разбомбили, магазины разграблены, школ и больниц почти не осталось. Ни армии, ни денег, ни перспектив.
С этого момента у меня окончательно пропал интерес к войне. Я рассчитывал на другой исход, был готов за независимость республики голову сложить, а теперь что? Обидчиков сестры я наказал давным-давно, и сейчас мне нужно было найти другой смысл в этой борьбе, но я его не видел.
Меня это сильно волновало. Нельзя на войне без смысла и без цели, иначе и пользы от тебя никакой. Не жилец ты без смысла жизни. Я бы сказал, что мне плевать на свою жизнь, но это было бы враньём. Бывали моменты отчаяния, но в основном, жить хотелось. Очень сильно хотелось.
