– Слушай, вот мужа твоего нет, и у меня такое чувство, будто ты не вся пришла, – задумчиво произнес папа и посластил чай во второй раз. – Ты мне голову-то не морочь, Диана. Поссорились вы!
Она отложила бутерброд с творогом и удивленно уставилась на отца. Он почти никогда не разговаривал с ней так строго.
– Если я пришла одна, это еще ничего не значит. Вот он уедет к детям на два месяца, и что, мне нельзя будет вас навещать?
Папа глотнул чаю, скорчил гримасу, но, увлеченный воспитанием дочери, не сообразил, что неправильный вкус происходит от двойной дозы сахара.
– Не знаю, как тебе лучше объяснить… Может, ты сочтешь это смешным… Но понимаешь, если вы просто в разлуке, ты скучаешь, думаешь все время о муже, любишь и вспоминаешь его. И ты как бы носишь с собой его облик. Виртуальный облик, – добавил он модное словечко. – Ты одна, но вроде и вдвоем. А если ты злишься, тогда уж точно приходишь одна.
Мама улыбнулась и сделала Диане еще один бутерброд.
– Правда, Диана, ехала бы ты домой. Папа отвезет тебя на такси. Ты не хочешь признаться, что вы поругались, чтобы мы не начали расспрашивать, почему да отчего. На самом деле мы не хотим этого знать, это ваше личное дело. Сами разберетесь. Только один совет…
– Пусть своим умом живет, – буркнул папа, отставил стакан с приторным чаем и опять закурил.
– Пусть, конечно. Но на то и ум, чтобы решать, следовать чужим советам или нет. Знай, Диана, можно и нужно обижаться на мужа, если ты не права. Но если не прав он, поскорее пожалей его, потому что ему и так плохо!
Диана фыркнула. Интересно, как она начнет обижаться на Розенберга? Как мама себе это представляет? Обидеться – значит не разговаривать, не есть за одним столом и не спать в одной постели. Но они все время так живут! Что остается? Только переехать к родителям, но они, как выяснилось, ей не рады. Объявить голодовку, что ли?
– Неужели вы больше не будете мне помогать? – спросила она грустно.
– У тебя теперь для этого есть муж, – отрезал отец. – Вы с ним на то и поженились, чтобы помогать друг другу. Привыкай мужу помогать и его же просить о помощи. Неизвестно еще, что труднее.
– А вам наплевать на меня, что ли?
– Нет! Но лучшая помощь, какую мы можем теперь предложить тебе, – это не лезть в твою жизнь.
– Интересное дело! А если со мной что-нибудь случится?
– Мы станем помогать, когда вы вместе с мужем нас об этом попросите. При любом другом раскладе наше участие в вашей жизни будет только во вред. Собирайся домой, Диана.
И он отвез ее в Петергоф, розенберговскую явку на Крестовском острове Диана не сдала.
Оказавшись одна в пустом доме, она побродила по комнатам, потом заварила кофе и уселась в гостиной перед плазменной панелью. Пощелкала пультом, но по всем каналам шли или нудные политические дискуссии, или спорт. Розенберг не любил смотреть телевизор, поэтому пренебрег спутниковой антенной, и у них было только пять основных каналов. Как-то он обмолвился, что отказался от спутникового телевидения из-за младших девочек, не желая подвергать их соблазнам круглосуточных мультиковых каналов. Теперь девочки в Англии, и бог знает, вернутся ли когда-нибудь. А вдруг Розенберг больше не захочет их видеть? Чужая кровь, постоянное напоминание о неверности любимой жены. Мила – другое дело, она родилась задолго до знакомства Розенберга с Ольгой. В год ее рождения Розенберг сам был еще подростком. С помощью пальцев Диана вычислила, что ему тогда было пятнадцать лет! Да, за Милу он мог не обижаться на жену, а вот младшие…
Ее вдруг пронзила острая жалость к этим девочкам, которых она никогда не видела. Мать умерла, отец узнал, что на самом деле он не отец. Розенберг порядочный человек, девочек он не бросит, но теперь все изменится. Сначала он перестанет летать к ним раз в месяц, потом найдет предлог, чтобы не брать их на каникулы. Сейчас за ними присматривает его живущий в Англии брат, вот он постепенно и спихнет детей на этого брата. Будет оплачивать учебу, потом найдет для них работу и посчитает свой долг выполненным. «Еще и скажет, как мой папаша: я даю вам возможность жить самостоятельно, и это лучшее, что я могу для вас сделать», – зло подумала Диана. Счастье еще, что Яша – богатый человек, а был бы он бюджетником? Страшно подумать, что могло бы ждать девочек в этом случае. Или, не дай бог, у него бы родился ребенок от Дианы…
«Как это – не дай бог?» – изумленно остановила она себя. Разве это не она всего несколько дней назад заводила разговор о ребенке?
В этот момент в замке заскрежетал ключ. Розенберг или воры? Она осторожно выглянула в холл, лихорадочно вспоминая, где расположена тревожная кнопка.
Розенберг вошел, резко распахнув дверь, бросил связку ключей на крючок, не попал и выругался. Потом снял ботинки, не развязывая шнурков, и в одних носках отправился на поиски жены.
– Диана! – громко позвал он. – Ты где, Диана?
Она прошмыгнула в кухню и замерла там за холодильником. Ей надо было додумать очень важную мысль.
– Ну что за прятки, – сказал ее муж абсолютно трезвым голосом. – Выходи, я знаю, что ты дома. Я был у твоих родителей, пришлось наврать, почему мы потерялись…
– Я им сказала, что ты готовишь доклад и у тебя нет для меня времени, – сообщила она, не покидая убежища за холодильником.
– Выходи! Хватит уже! Аспекты моей жизни с Ольгой тебя не касаются. Я был прав, когда хотел осмыслить их в одиночестве.
Диана вышла из-за холодильника.
– Я в твою жизнь, Яша, не лезу. Ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую. Если бы ты сказал, что хочешь пожить один на Крестовском, я не издала бы ни звука и даже ни о чем бы тебя не спросила. Может быть, звонила бы тебе время от времени, чтобы узнать, как ты питаешься. И все. Но ты уехал, не предупредив, и я волновалась.
Не дожидаясь ответа, она ушла к себе наверх. Приняла душ, расчесала и заплела косу, выщипала несколько волосков из бровей… Сон не шел, несмотря на поздний час. Только что додуманная ею мысль была ужасно безнадежной, и требовалось уснуть, чтобы от нее избавиться. Но ничего не получалось…
Розенберг появился в ее комнате в махровом халате и с бутылкой вина, которую он нес за горлышко, как гранату. Вытащив пробку, он подал бутылку Диане, а сам развалился на кровати и смотрел, как Диана, забыв про хорошие манеры, пьет из горлышка дорогое французское вино.
Она пила, и темно-красная струйка текла по подбородку, капала на белоснежную пижаму, оставляя пятна затейливой формы… Но Диане было все равно.
– Ты сердишься? – спросил Розенберг и осторожно отобрал у нее бутылку.
– За что я могу на тебя сердиться?
– Огласить весь список?
– Не надо. Я ведь не сержусь.
