их рекомендации и набираюсь сил для того, чтобы выйти в мир и честно рассказать свою историю. Без замалчивания и секретов.
«Убивают не люди, а страх».
Месяц спустя.
Суббота. Утро.
Мистер Росси был прав. Четыре дня назад было последнее слушание по делу Брайана О'Нила. Его признали виновным и лишили свободы сроком на 16 лет. Знание, что теперь он не сможет причинить кому-либо вред, приятно успокаивает и греет душу.
Солсбери верно предположил диагноз, исходя из моих слов: государство привлекло к работе криминальных психологов, что официально подтвердили пару психических отклонений О'Нила. Теперь каждый интересующийся знает, что он садист, страдающий параноической психопатией и истерическим расстройством личности.
«К счастью, это не те вещи, из-за которых его нельзя бы было поместить в тюрьму».
Брайан всегда отдавал отчет себе и своим действиям. Он не страдал бесконтрольными вспышками гнева, состояниями аффекта, тягой к убийствам.
Власть над людьми: в частности экспедиционной группой, признание, известность в определенных кругах и деньги, которыми владела семья Лагранж, развратили его до ужаса. Усугубили то, что зрело в его теневой стороне. Отклонения росли под грузом собственной значимости. Брайан чувствовал свою безнаказанность, ощущал себя всемогущим и неуловимым.
Способным воплотить в жизнь любую из своих фантазий, и не понести за это никакого наказания.
Единственное, чего он боялся — моего открытого рта: того, что я всё расскажу Клэр. Ведь её потеря означала для него конец — кем он станет без денег Лагранж? Брайан искренне верил в то, что сумеет убедить её во всём, если меня не будет. Неважно, что он выступит главным подозреваемым. У него есть легенда для неё, в правде которой она не усомнится, ведь любит.
Я — свидетель, основная угроза, единственный человек, способный разрушить его карточный домик.
Конец ноября, а мама меняет уже пятое шерстяное платье за час: всё никак не подберет удачное сочетание к длинным сапогам. Накрасилась, залакировала волосы, вылила на себя половину парфюма с летним запахом моря и свободы.
Я сижу на диване с «Норвежским лесом» Мураками, подогнув к себе колени, а моя утонченная мама не торопится рассказывать о своих планах. Не выдерживаю накала любопытства внутри.
— Кто он? — игриво наклоняю голову вниз, демонстрируя неподдельный интерес.
Мама отмахивается, смущённо отводит глаза в сторону. Неловко потирает лоб, закусывая верхнюю губу. Знаю эти жесты: она на ходу выдумывает, что сказать.
— Ты взрослая женщина, — тепло смеюсь и чуть закатываю глаза, — я буду только рада, если у тебя кто-то появился. Папы давно нет, никто не осудит тебя за новую влюблённость.
— Мне главное, — она опускает голову вниз и чуть заминается, — чтобы это не обидело тебя. Я знаю, как сильно ты его любила. Не хочу быть предательницей в твоих глазах.
— Мама, — едва слышно шепчу и встаю с дивана, захватывая её в крепкие, мягкие объятия на лету, — прости меня, что когда-то пристыдила тебя за попытку построить свою жизнь после смерти отца. Ты прекрасна и заслуживаешь счастья.
Её хрупкие, худые руки с утонченными голубыми венами, нежно обнимают меня. Жесткое стройное тело кажется таким слабым, но я знаю, какая сила живет в моей маме. Та же самая, что и во мне.
Короткие волосы с пышной укладкой в оттенке горького шоколада приятно щекочут нос. Она чуть отстраняется и поднимает голову, заглядывая мне в глаза. Медово-ореховая радужка немного помутнела, но это ни коим образом не умаляет ее загадочной, взрослой красоты настоящей женщины.
— Это мистер Росси, — едва шевеля изящно накрашенными бордовыми губами лепечет мама, со страхом ожидая моей реакции, — он начал ухаживать за мной в последние две недели. Пару дней назад, сразу после окончания суда, пригласил меня на свидание. Ты не против?
— Саманта Магуайр, — я прикрываю глаза и мягко целую её в лоб, нежно покачивая в руках, — если тебе этого хочется, ты чувствуешь себя хорошо и радостно, то я только счастлива.
— Несколько лет назад, когда за мной приударил наш сосед, — укоризненно напоминает мама, не скрывая легкой обиды в голосе, — ты была совершенно другого мнения.
— Мне не стоило быть такой эгоисткой. Прости меня.
— Я рада, — она прижимает меня крепче к себе, — что ты выросла.
За всю жизнь мы никогда не позволяли себе душевных, откровенных диалогов. Мама всегда казалась мне молчаливой и холодной, живущей себе на уме. Она редко говорила о чувствах, скрывала их и не показывала на людях. Когда папа умер, мама не пролила ни слезинки.
— Почему ты не плакала на его похоронах? — вдруг срывается с губ многие годы гложущая меня мысль.
— Пирс, — мама тяжело вздыхает и осторожно выскальзывает из объятий, кивая головой в сторону кухни, — я не очень хочу говорить об этом. Но, если для тебя это важно, то сделай нам чай. Диалог будет не из приятных.
* * *
Отец никогда не хотел детей, хотя для мамы это было самой главной целью. В первую очередь, папа был женат на своей карьере, и только потом на ней. У него не было времени и сил на воспитание ещё одного члена общества, поскольку он жил работой.
Мать забеременела втайне: скрывала свою беременность ровно столько, сколько могла. Оттягивала всевозможные сроки безопасного аборта, поскольку знала, что отец сделает всё, чтобы избавиться от ненужного тогда плода.
Папа всегда был жестким, а мама до последнего верила, что сможет его изменить. Он и не собирался меняться, но она видела лишь то, что хотела. Кажется, это какое-то родовое проклятие. Наши глаза не видят кричащей опасности, угроз и явных проблем.
«Наследственное слепое пятно нашей семьи — уход от правды в сторону личных фантазий и домыслов».
Она надеялась, что он изменит свой взгляд на привычный уклад жизни и детей, когда поймет, что внутри неё зародилась новая жизнь — плод любви, которой никогда не было. Её признание ничего не принесло: только усугубило и без того тяжелые отношения, умножило скандалы и непонимание внутри их хлипкой, паршивой семьи.
Месяцы шли, и снаружи всё казалось идеальным: знакомые и коллеги без устали поздравляли моих родителей, восхищались их решением и браком, хотя никто не знал, через что на самом деле моя мама проходила. Папа всегда был фальшивкой: он и на процент не являлся тем, кем его видели. И лишь благодаря всеобщему одобрению, папа смирился с беременностью мамы.
Правда ждал сына.
Но родилась я.
* * *
Мама смотрит сквозь меня. Какое-то время молчит, успокаивая внезапно проявившуюся дрожь в голосе.
— Не подумай, — слегка закусывает
