потому что не считаю себя виноватым, а потому что мои оправдания унизят прежде всего тебя. Я виноват, оправдания нет и не будет. Не знаю, чем думал, скорее всего ничем. О будущем не думал, ни о чём не думал, а должен был.
Молчу. Мне уже нет необходимости в этой исповеди, она нужна прежде всего ему. Устала винить себя, его и весь мир. И даже ту девушку не виню. Алёну.
— Как мне всё исправить? — спрашивает он, останавливаясь в круге фонаря. Снова начинает моросить дождь, седыми каплями оседает на его волосах.
— Не знаю, — отвечаю честно. — Я не буду настраивать Каринку против тебя. Но и говорить, какой ты замечательный, не стану. Не дави на неё, но и не пропадай надолго. Она любит тебя. Простит.
— Простит. А ты? Простишь? — смотрит пристально, и снова в груди знакомая тоска по прошлому, которого уже не вернуть.
— Тебе это важно? Моё прощение? — обнимаю себя за плечи. Качаю головой. — Не знаю, Марат. Ты, главное, себя прости. И… береги себя, ладно?
Наша жизнь больше не объединяется словом «наша». Марат отдельно, мы с Каринкой отдельно. Это ни хорошо и ни плохо, это просто случилось с нами. Как мы к этому пришли, кто совершил больше ошибок — надо разобрать. Или не надо, потому что неважно.
Неделя проходит в странном ощущении между небом и землёй. Каринка ходит тихая, но всеми силами старается делать вид, что всё хорошо. Улыбается, мужественный мой котёнок. Я не пытаюсь пока разговорить, жду, пока заведёт разговор сама. Начинает к выходным, которые мы собираемся провести вдвоём, поедая кучу вредной еды и смотря телевизор.
— Он с ними, да? — спрашивает, пока я ищу фильм, который будем смотрит. Сразу понимаю, о ком речь.
— Думаю, нет, но точно не скажу. Почему бы тебе не спросить?
— Кого, его?! — Каринка фыркает и надменно закатывает глаза. Совсем как папа.
— Он тебя любит, — замечаю, поглядывая на дочь. — И скучает.
— У него другая семья, вот как любит.
— А если бы мы развелись, и он завёл другую семью, ты бы так же думала? — вспоминаю всё, что говорила психолог. Каринка молчит. Ребёнка её возраста коробит не столько факт наличия второй семьи, сколько факт того, что папа делит время с другим ребёнком. Она не рассматривает папу как мужчину и уж тем более не размышляет, как именно появился братик. Узнай она об измене позже, последствия были бы гораздо серьёзнее.
Молчит. Да, может, запрещённый приём, но я невольно на стороне Марата, хотя бы потому что это — ради Каринки. Впереди целая жизнь, и вина папы перед ней гораздо меньше, чем передо мной. Это — наши, взрослые отношения, а её он всё равно любит. И я буду делать всё, чтобы Каринка как можно скорее отпустила боль от предательства и снова начала открываться Марату.
Сама его не слышала и не видела с того разговора. Прислала мировое соглашение по почте, чтобы ознакомился. В ответ получила согласие всё подписать. У нас встреча во вторник у адвоката. Ещё немного, и стану свободной. От родителей ни слуху, ни духу. Ищу в себе чувство вины, не нахожу и мелочно радуюсь.
— А если ты заведёшь другую семью? — вдруг спрашивает Каринка.
— Ну, — смеюсь, а перед глазами Алекс. — Пока я не планирую её заводить.
— А если? — упорно давит она. Неужели видела нас с Алексом, или кто-то рассказал?
— Без «если», Карин. Я могу встретить и полюбить другого мужчину, а ты — принять или не принять его.
— Если не приму, ты не выйдешь за него замуж?
Слишком серьёзный разговор у нас получается. Но очень важный для будущего, даже если Каринка его не запомнит. Проникновенно смотрю в глаза. Говорю серьёзно:
— Нет, не выйду. Но это не значит, что расстанусь.
Дочь серьёзно кивает. Надеюсь, этого сейчас достаточно. Кажется, этого даже более, чем достаточно.
Агата
Ветер пахнет морозом, колкие снежинки срываются с низких туч. Чувствую себя героиней голливудского фильма, застывшей на огромной лестнице Нью-Йоркского суда. По факту стою у неприметного входа и сжимаю сумочку, в которой лежит свидетельство о расторжении брака и паспорт со свежим штампом. Не верится, но всё прошло спокойно. На алименты подавать не стала: Марат сказал, что будет платить. Не будет — всегда успею подать, но в нём не сомневаюсь. Их отношения с Каринкой не стали пока лучше, но постепенно сдвигаются с мёртвой точки. Знаю — он пишет ей каждый день, присылает фотографии из интересных мест, как раньше делал. Она отвечала, сейчас молчит, но читает исправно. Вижу, как светится, когда приходит сообщение. О брате пока не сказала ни слова. Да и я не говорю, потому что рассказывать нечего. Мне не интересно смотреть на его вторую семью. Не знаю, где он сейчас живёт и чем, с ними или нет. Хотя недавно встретила Карена, и он намекнул, что Марат один. Может, в квартиру родителей переехал? Порой беспокойство прорывается, порой горько — когда слышу обрывок музыки, фразу, кадр из фильма, и перед внутренним взором прошлое. Недалёкое, счастливое.
Крепче сжимаю сумочку, улыбаюсь, замечая Алекса: стоит, подпирая машину. Ветер треплет волосы и длинные хвосты тёмно-зелёного, в тон глазам, шарфа. Делаю шаг, когда окликает ровное:
— Агат.
Оборачиваюсь, смотрю на Марата. Он не выглядит подавленным, впрочем, довольным не выглядит тоже. В суд пришёл по форме — скоро вылет. Завладел вниманием почти всего женского персонала суда, но ни на кого не обратил внимания. Не демонстративно игнорировал, а просто смотрел сквозь. Если это был красивый жест для меня, не оценила. Вещи постепенно исчезают из нашей квартиры, но на мой взгляд слишком медленно.
— Хотел предложить подвезти, но вижу, не надо. — Он криво улыбается и смотрит на Алекса. Тот сухо кивает издалека, получив кивок в ответ.
— Не надо, — не опровергаю очевидное. За прошедшие несколько недель Алекс стал ближе, но только как друг с некоторыми привилегиями. В них входят поцелуи, порой жаркие, но чаще нежные. В офисе знают, что у нас отношения, хотя мы никак их не афишируем. Просто надо быть слепым, чтобы не заметить, как на меня смотрит Алекс. Юлька, когда увидела, громко присвистнула и заявила, что потеряла холостого друга.
— Быстро ты, —
