– Хорошо, папочка, – сказала я и заревела.
А он сел рядом и обнял меня.
И мы просидели так долго, долго – крепко обнявшись, простив друг другу все обиды, прошлые и даже будущие, простив друг другу все вперед, на много лет, на всю жизнь.
– Она попала в меня?
– Нет, что ты. Я оттолкнул тебя, ты упала и ударилась затылком о косяк.
– Вот почему у меня так болит голова.
– Ага.
– А что было в тетради? Там действительно нет формулы?
– Тетрадь – мой дневник. Я вел его для себя, но хотел, чтобы ты прочитала его когда-нибудь. Там про твою маму. Про Стасю. Глупо, что я обставил все столь таинственно, да?
– И вовсе не глупо. Очень красиво. Загадочная гравировка на брошке…
– Во мне иногда просыпается мальчишка, читавший Жюля Верна и Стивенсона… А формулы давно нет. Я уничтожил ее много лет назад. Но Ирина не верила мне. Мне кажется, она слегка помешалась на этой формуле. И с годами ее помешательство усилилось, приобрело характер мании. Я виноват, что не понял этого. Что подверг тебя такой опасности. Это мне урок.
– Что теперь с ней будет, папочка?
Он поцеловал меня в голову.
– Не думай об этом, ладно?
Я решила не настаивать на более развернутом ответе. У меня имелись дела поважнее.
– А Стася? Что будет с ней?
– Я позабочусь об этом, хорошо?
Я взяла отца за руку. Я сказала ему:
– Слушай. Не скрывай больше от меня ничего. Давай у нас не будет секретов. Давай всегда говорить друг другу правду.
– Ладно, – согласился отец. – Его… Того человека, с которым Стася уехала, взяли. Но Стаси с ним не было. Он сказал, что она сбежала. Сказал, что она заподозрила что-то неладное и скрылась, обманув его…
– Он ведь может врать, папа!
– Может. Но я так не думаю. Мы работаем над этим, Ася. И я уверен, все будет хорошо. Ты не поверишь мне, но я всю жизнь чувствовал, когда Стасе хорошо, а когда плохо. Ее огорчения были моими, ее радости заставляли меня улыбаться. Хотя она и жила в отдалении от меня… А ты находилась рядом, но у тебя такой сдержанный характер, что и о твоих радостях и огорчениях мне приходилось только догадываться.
– Теперь все пойдет иначе. Теперь мы будем откровенны друг с другом, – сказала я и спрятала голову у него под мышкой.
– Раз уж мы договорились об откровенности, то не скажешь ли ты мне, дочь моя, что за мужчина ломился в твою палату сегодня на рассвете? Он притащил куст цветов размером с корову и обаял весь персонал, но ты спала, и его все же не пустили.
– А, это… Один знакомый.
Глаза Аптекаря смеялись.
– Это Жан Макаров, папочка. И, кажется, он мне нравится.
– Александрина, какой кошмар! Он же рыжий! У меня что, будут рыжие внуки?
– Он вовсе не рыжий, а каштановый. И о внуках тебе пока рано беспокоиться. И потом, разве ты не говорил с ним, когда просил за меня в «Эдеме»?
– Я разговаривал по телефону, и не с ним, а с какой-то дамой. Кстати, я вовсе за тебя не просил. Наоборот, предлагал тебя уволить, как только выпадет такая возможность…
– Папка!..
– Но меня там правильно поняли. Ты, вообще, я вижу, не терялась, – заметил отец. – Этот Макаров очень удивился, когда я сказал ему, что тебя зовут не Анастасия, как он полагал, а Александрина… Так что же, позвать его? Он, кажется, до сих пор мается внизу.
– Потом, – пробормотала я в смущении.
– Прости, мне нужно ответить на звонок.
Воронов поднес трубку к уху и сказал только: «Алло».
Потом он только слушал, молчал и кивал.
Но лицо его изменилось.
И я поняла, что он получил добрые вести.
– Стася нашлась, – сказал он мне, окончив разговор. – Представь себе, она, судя по всему, так и не поняла, что была похищена. Ее мнимый жених по ее требованию пошел с ней в какой-то парижский музей, и там она потерялась и отстала от него. Погуляла немного по Парижу и обратилась в российское консульство. Была очень удивлена тем, как ее там встретили… Едет домой.
Я бы могла сказать, что на этом закончилась наша история.
Но как я могу так сказать, если история не закончилась, а только начиналась?
Из больницы меня выпустили к вечеру. Всем вокруг казалось, что меня необходимо засунуть в аппарат МРТ и взять кучу невообразимых анализов.
В это время я успела сильно заскучать, а Макаров заполнил память моего телефона многочисленными сообщениями и ухитрился спустить небольшое состояние на цветы, которыми наводнил мою больничную палату. Некоторые букеты пришлось поставить в другие палаты и в ординаторскую. А одной медицинской сестре, у которой была склонность к сенной лихорадке, даже стало не по себе.
Впрочем, моей выписки Макаров не дождался – он был страшно смущен знакомством с Аптекарем и предпочел ретироваться восвояси, прислав мне еще одно, самое нежное сообщение. Впечатление в целом было такое, словно мне не шишку на затылке лечили, а по крайней мере опухоль мозга оперировали.
Мы поехали не к себе, не в наш особняк. Мы с отцом поговорили и выяснили, что он нам обоим не нравится. Дом решено было заново отдать в лапы декораторов.
– Кстати, – высказался Аптекарь. – Твоя сестра – дизайнер помещений, у нее и диплом есть! Вот пусть она и займется. А пока я не прочь посмотреть, как она обустроилась у себя…
И мы поехали к Стаське. Там отец рассердился на меня. Да что там – он был прав. Не считая вещей, аккуратно сложенных Ириной, в квартире царил чудовищный раздрай. Царица Савская была голодна и, видимо, в знак протеста безнадежно испортила Стаськин диван, так что его пришлось выбросить и купить новый. Время прошло незаметно, и Стаська вернулась вовремя – в квартире было уже почти чисто, а отец, раздевшись до пояса, подклеивал в ванной отвалившуюся местами плитку.
Стаська была веселой, как скворец, как будто и не становилась жертвой похитителей. Сначала, увидев Аптекаря, она было надулась… Но он смог найти для нее какие-то слова и интонации, так что час спустя они уже веселились и хохотали вместе, он то и дело, оговариваясь, называл ее моим именем.
Потому что она была все так же в моем образе.
А я – в ее.
Я немного ревновала их.
Стаська с удовольствием рассказывала о своей поездке.
По ее словам, она пребывала в блаженном неведении до тех пор, пока планы Малыша не стали меняться как-то уж слишком кардинально и внезапно. Вместо обещанного уик-энда в хорошем отеле Парижа с последующей поездкой к будущим родственникам ее ждала простая хижина в деревне и идиллическое, но несколько однообразное времяпрепровождение. Паспорт ее Малыш спрятал, а телефон вдруг непонятным образом испортился, как будто кто-то окунул его нарочно в воду. Стася маялась от скуки, а Малыш, казалось, чего-то выжидал – она подозревала, что его родители не захотели видеть невесту сына, а он никак не решается сказать ей об этом. Потом она стала думать, что родители Малыша вообще существовали только в его воспаленном воображении. Может быть, у него и есть какие-нибудь родители, но живут они не в Европе, и вовсе не той жизнью, какую декларировал невесте их сын.
