— Развлекаться! Как будто мы не развлекаемся в течение всего лета! На юг меня нисколько не тянет. Я и так добрых восемь месяцев в году наслаждаюсь приятным обществом мух, негров и всяких шалопаев. Благодарю вас за доброе пожелание, капитан Хоукс! Что касается меня, то я счастлива пожить в течение хоть нескольких недель той жизнью, которой живут все порядочные женщины!
Шварк ведром! Шварк метлой!
Прожив с Гайлордом всего несколько дней в Фивах, Магнолия убедилась в том, что это место совершенно не для него. Первую зиму после их свадьбы они кочевали по разным городам, заезжали на несколько дней в Мемфис, были в Сент-Луисе и даже в Чикаго. Краткое пребывание в Чикаго привело Магнолию в ужас, хотя она и не признавалась в этом. В то время как в ушах у нее стоял звон от оглушительного шума, царящего на Стейт-стрит, она думала о том, что этот грохочущий город не что иное, как своего рода Миссисипи на суше. Булыжная мостовая представлялась ей руслом. Высокие мрачные здания — берегами. Мужчины, женщины, лошади, экипажи, телеги, двигавшиеся по улицам и все время прокладывавшие путь через всевозможные препятствия, груды камней, кирпича и дерева, из которых созидались новые кварталы, часто совершенно менявшие облик данной части города, громады домов-гигантов, возникновение прекрасного бульвара на месте, где еще недавно было грязное болото, — все это напоминало Магнолии родную реку. Да, это та же река, принявшая иные формы, но сохранившая свою стремительность, свою пенистость, свою чудовищность. Как бы хорошо ни изучил человек ее русло и течение, в любую минуту он мог случайно попасть в водоворот и погибнуть в нем, как погиб впоследствии капитан Энди.
— Ты привыкнешь! — говорил Равенель.
У него был слегка покровительственный тон человека, которому не только случалось иметь дело с этим страшным зверем, но который даже обуздал его.
— Не бойся. Это обыкновенный уличный шум.
— Я вовсе не боюсь. Просто я не привыкла именно к такому шуму.
В эту зиму она поняла, что значит быть женой игрока. То густо, то пусто. Сегодня черепаховый суп и еще пять блюд в Пальмерсхаузе. Завтра яичница с ветчиной в какой-нибудь скромной харчевне. Вставали они поздно. Ложились с рассветом. Друзей у Равенеля, по-видимому, было много. Но Магнолию он познакомил лишь с немногими из них.
— Это деловой человек, — говорил он. — Тебе будет скучно с ним.
Жизнь, которую Магнолия вела до сих пор, была в известной степени феерической. Но все-таки, быть может благодаря миссис Хоукс, в этой жизни был своего рода порядок. В девять часов утра завтрак. Репетиция. Обед в четыре. Приготовления к спектаклю. Спектакль. Переделка и починка костюмов. Новая роль. Новый романс для завтрашнего концерта.
Теперешняя жизнь ее была совершенно лишена какого-либо порядка. Равенель стал несколько иным, нежели в те дни, когда он играл любовников в плавучем театре. Его характер вообще не отличался ровностью: Равенель был то очень оживлен, то совершенно подавлен, часто задумывался о чем-то и становился тогда донельзя рассеян. С Магнолией он был нежен, галантен, заботлив. Его любовь к ней была глубока — настолько, конечно, насколько он вообще был способен на глубокое чувство. Она знала, что Гай любит ее. Она повторяла это себе однажды вечером, поджидая в номере гостиницы мужа, который должен был заехать за ней. Они собирались пообедать в городе, а потом пойти в театр Маквикера, прекрасное новое здание которого возникло, словно Феникс, из пепла былого (так гласило цветистое объявление в газетах).
С изумлением убедился Равенель в том, что Магнолия никогда не слыхала о знаменитых артистах, игравших в нем.
Однажды он стал рассказывать ей историю Маквикеровского театра. Гайлорд гордился Чикаго. Громадный мрачный город вызывал в нем восхищение.
— Когда я бываю в этом театре, — сказал Равенель, — я невольно вспоминаю, что стены его видели Бутса, Сотсерна, Кина, миссис Сиддонс.
— Кто эти люди? — осведомилась Магнолия.
Он был настолько влюблен, что ее невежество даже в тех вопросах, которые, казалось бы, должны были интересовать ее, показалось ему очаровательно-забавным. От смеха он, конечно, удержаться не мог. Но увидев, что Магнолия огорчена, тотчас же подошел к ней, поцеловал ее и объяснил, что все эти люди были великими артистами. Гайлорд с увлечением рассказывал о «настоящем», о «большом» театре. Он действительно любил театр. Это, должно быть, и удерживало его столько времени на «Цветке Хлопка».
В тот вечер они собирались идти к Маквикеру. На Магнолии было платье с вырезом, который несколько смущал ее, хотя и напрасно, так как она была уже не девушкой, а дамой. Еще задолго до того, как мог вернуться за нею Равенель, она была совершенно готова и приготовила свежую сорочку для мужа. Он обращал большое внимание на свой туалет. Привыкшая к неряшливости актерской братии, Магнолия приходила в восторг от его чистоплотности и щегольства.
Она оценивающе осмотрела себя в зеркало. Магнолия вовсе не считала себя красивой. Ей мало нравилась собственная наружность. Высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, мальчишеская фигура, большой рот — все это причиняло ей постоянные огорчения, по крайней мере, она всегда утверждала это. Конечно, в этом было немного лукавства. Ей было очень приятно, когда Равенель говорил, что она прекрасна. И теперь, посмотревшись в высокое зеркало в золотой раме, Магнолия подумала, что, может быть, он и прав.
Это был первый год их супружеской жизни. Она была беременна. Начинался декабрь. Ребенок должен был появиться в апреле. Но ни на лице, ни на фигуре ее беременность не отразилась нисколько. Напротив, Магнолия необыкновенно похорошела. Обычно бледные щеки покрылись прелестным румянцем, глаза стали огромными и блестящими, на матово-бледных висках просвечивали прелестные крохотные голубые жилки, юношеская угловатость ее стройной фигуры сменилась изящной округлостью. Она стояла выпрямившись, слегка откинув назад плечи, с гордо поднятой головой. И в зеркале видела себя — счастливую, любимую, влюбленную.
Шесть часов. Небольшое опоздание. Ничего! Он сейчас придет. Половина седьмого. Каждые пять минут Магнолия открывала дверь, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь по коридору гостиницы, устланному красным ковром. Семь. Нетерпение ее сменилось страхом, страх — ужасом, ужас — отчаянием. Он умер. Его убили. Она знала, что Гайлорд бывает в различных игорных домах.
«Чтобы убить время, — говорил он. — Очень приятно поиграть часок-другой в карты… Что с тобой, Нолла? У тебя такое выражение лица, как у твоей матери».
Магнолия знала, что представляют собою эти игорные дома. Красный бархат, яркое освещение, мебель красного дерева, много зеркал. Тут же ресторан. Жизнь на реке и раннее знакомство с ресторанами на набережных приучили ее относиться ко многому снисходительно. Она была отнюдь не глупа и не страдала нетерпимостью. Во многих отношениях Магнолия была гораздо развитее, чем другие женщины ее возраста. Но не надо забывать, что это был тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год и все газеты были наводнены описанием убийства Симона Пика, известного игрока. Убийство произошло в ресторане Джефера Хенкинса, на Кларк-стрит. Пуля предназначалась не Пику, а известному издателю газеты. Убийца — истерическая, обезумевшая, жаждавшая мести женщина — попала не в того, кого хотела убить. Равенель был лично знаком с Симоном Пиком. Смерть его произвела на Гайлорда настолько тяжелое впечатление, что он даже поделился своей печалью с Магнолией. У Симона была маленькая дочка Селина. После смерти отца она осталась буквально без гроша.
