– Я горжусь тобой, веришь?
Арина поднимает взгляд, смотрит на меня удивленно и по-детски радостно.
– Ты самая сильная и смелая. Хочешь, теперь я для тебя сыграю?
В углу стоит гитара – мое детское увлечение. Когда-то я мечтал оказаться в рок-группе, колесить по городам в большом автобусе и выходить на сцену. Мы с Ариной слишком похожие, только ей мечту испортила авария, а мою – нежелание оставлять надолго непутевую мать.
– Ой, очень хочу! – Арина выравнивается, перетекает обратно на диван, кутается в плед и хлопает радостно в ладоши.
Ну, чистый ребенок. Счастливый и ничем не опечаленный. Забывший хоть на миг, что бывает больно и плохо. Я беру гитару в руки, смахиваю пыль с корпуса. Сколько я уже не играл? Года два, наверное. Не было желания, вдохновения, но я все равно привез с собой инструмент и на видное место поставил. Ждал подспудно, что когда-то снова испытаю этот заветный зуд в кончиках пальцев.
– Если буду фальшивить, не смейся, – возвращаю Арине ее слова и касаюсь струн. Звук льется будто сам по себе, и теперь уже Арина смотрит на меня с восхищением.
Я просто приигрываюсь, разминаюсь, ищу тот самый звук, от которого кровь закипит и проснется спящая энергия. И он звучит, будоражит и мелодия льется, страстная и живая. Я играю свое. Когда-то я сочинил несколько песен, да так и похоронил их в себе. Теперь мне хочется, чтобы их услышала та, для которой сейчас бьется мое сердце. Я смотрю на Арину, а она плачет. Горло сводит спазмом, пока Арина вытирает слезы, размазывая их по щекам. Первая девчонка, чьи рыдания не вызывают во мне конфликта и желания сбежать далеко и надолго.
– Чего ты, глупая? – спрашиваю, закончив.
– Это… Мир, это так красиво, – выдыхает восхищенно. – Божечки, ты невероятный. А я глупая, снова рыдаю.
– Ты настоящая, – откладываю в сторону гитару и, протянув руку, вытираю горячие слезы. – Никогда при мне не стесняйся того, что рвется из тебя наружу.
Арина трется о мои пальцы щекой, жмурится, о чем-то думает. Кажется, дернешься сильнее, приблизишься, и она в обморок хлопнется или сбежит. Она борется с собой, воюет, а я жду.
– Мир, закрой, пожалуйста, глаза, – произносит едва слышно. – Ну, пожалуйста…
– Если собралась сбежать, не получится, – смеюсь, но все-таки кладу ладони на глаза, жду.
Раздается шелест, невнятное бормотание, шорох одежды. Я сглатываю и борюсь с диким желанием нарушить правила игры и посмотреть, что происходит.
– Вот… я готова. Только если тебе противно, то не надо. Не надо через силу, – в голосе Арины печаль, смешанная с диким страхом, и я кожей его чувствую.
Я убираю руки, медленно открываю глаза, и кровь приливает к голове. Арина стоит передо мной в одном белье, зябко ежится и трет предплечья.
– Такая вот я… – пытается улыбнуться, а я, резко поднявшись на ноги, кутаю ее, дрожащую, в своих объятиях.
– Красивая ты, слышишь? – говорю, но ответ тонет в поцелуе.
24 глава
Арина
Я, наверное, сошла с ума. Точно вам говорю, головой тронулась. И ладно бы выпила для храбрости, так нет же! Сама лично снимаю с себя вещи, остаюсь в одном белье и хочу чего-то… сама не знаю, чего. Джинсы, водолазка, майка падают на стул, я прошу Мирослава открыть глаза, несу какую-то чушь, а у самой язык заплетается, и сердце стучит так гулко, больно, готовое ребра проломить.
Кажется, сейчас Мирослав распахнет глаза, увидит меня, вот такую, и убежит. Найдет любой повод уйти, избежать необходимости смотреть на меня. Может быть, надо было свет выключить? Вот я дура. Без света было бы лучше! Но Мирослав не дает мне удариться в панику и сбежать самой. Резко поднимается на ноги, отталкивается и за один длинный шаг оказывается напротив. Говорит, что я красивая, и в тоне его ни капли притворства. Я что-то хочу сказать – очередную глупость, – но Мир целует меня, забирая этим все страхи. Одним поцелуем уничтожает все дурные мысли, дарит поддержку, говорит им больше, чем при помощи всех известных слов.
Мне холодно и жарко одновременно. Я цепляюсь за Мирослава, пытаюсь удержаться на дрожащих ногах, а коленки в буквальном смысле подгибаются. Я не чувствую своих рук, не понимаю, что творится в моей голове. Только одно ощущение живет во мне: правильности того, что происходит в этот момент в гараже на окраине города. Да плевать, что нет лепестков роз или не звучит торжественная музыка. Мне нужно чувствовать Мирослава каждой клеткой своей кожи, а еще я устала бояться того, что чувствую к нему, к чему все у нас идет. Сейчас я хочу быть свободной. Открытой для единственного парня, без которого я не могу жить. Жаркий шепот в шею. Влажные нетерпеливые поцелуи. Касания. Всего этого так много, что не выдерживаю – снова начинаю плакать. Но это от счастья.
– Я люблю тебя, – все, на что я сейчас способна.
Получаю в ответ тихое рычание, а горящие глаза и горячие руки – лучший ответ. Мы целуемся долго, и губы саднит. Тело немеет, распадается на тысячу осколков, разлетается в пыль. Это не я, это кто-то другой позволяет себе нечто запретное и стыдное. Но я выпускаю себя на волю, даю Мирославу то, что ему отчаянно нужно. Неважно, что неловко и неумело, я всего лишь стараюсь подарить ему всю себя без остатка. Пусть берет, мне не жалко, сердце ведь давно ему отдала в вечное пользование.
– Ты самая красивая, – снова эти слова, которым верю.
Сумасшествие длится бесконечно, и обивка дивана холодит спину. По позвоночнику проходится морозная судорога, но горячий взгляд напротив, сильное татуированное тело, которого так приятно касаться, отсекают меня от неприятных ощущений. Я глажу каждую татуировку, пытаюсь впитать рисунки в свою память, ощутить шероховатость кожи, покрытой мурашками.
– Просто расслабься и ни о чем не думай, – просит Мирослав, и его руки везде и нигде одновременно. От прикосновений горит кожа, становится невыносимо жарко, и бисеринки пота выступают на лбу. Мне хорошо настолько, насколько вообще может быть хорошо человеку. Сладко. Радостно. Беззаботно. Кровь в венах наполняется пузырьками, бурлит, словно шампанское, и хмель бьет в голову, делает меня совершенно сумасшедшей. Я не могу думать ни о чем плохом, не могу ничего бояться. Все это глупости, когда мы с Миром так близко, и только один шаг отделяет от чего-то порочного и неизведанного.
Меня скручивает узлом от очередных прикосновений, слишком сладких и интимных. Разве бывает настолько хорошо? Разве такое может быть? Но когда кажется, что лучше быть не может, градус удовольствия только повышается. Совсем не понимаю, что творю, а после замираю, роняя слезы, вскрикиваю, к себе прислушавшись. Глотаю горькие рыдания, затихаю, перестаю биться в сильных руках. Но постепенно боль утихает – физическая сходит на нет, а душевную сносит теплой волной, уносит в море.
– Тихо-тихо, – легким ветром рядом, и капля пота падает мне на щеку.
Мир напряжен, но в горящих глазах-хамелеонах туман, делающий их дымчато-серыми. Я глажу широкие плечи, шепчу слова любви – неразборчивые, но искренние, – извиняюсь за что-то, и вскоре снова становится хорошо.
– Ты мое чудо, – шепчет Мирослав, подходя к краю, за которым бушует невидимый огонь.
Мы переплетены телами, связаны душами. Я люблю его, как не любила никого раньше, как не верила, что можно любить. Что мне будет позволено когда-то испытать хоть что-то похожее. Похоронив в себе романтическую девочку, мечтающую о счастье, я закрыла сердце на тысячи замков. Но появился Мирослав, разрушил все бастионы, и теперь мы летим вместе в пропасть, чтобы, приземлившись, не разбиться, но взлететь.
***
Проходит больше недели, и каждый день наполнен самым настоящим волшебством. Возможно ли любить кого-то сильнее? Не знаю. Но самое важное: я начинаю вспоминать как это – любить себя. И пусть об этом проще говорить, чем делать, но чувствую внутри ростки новой жизни, и это мне нравится.
– Так, мы определились с рисунком? – Брэйн сидит за столом, держит в руках планшет, и мы уже пару часов выбираем эскиз. Брэйн дорисовывает что-то, убирает, показывает мне работу на разных стадиях, а я не верю, что буквально через несколько часов на моем предплечье появится то, что скроет часть шрамов и сделает меня уникальной.
