чувствую внутренней стороной бедра его эрогированный член, откликающийся в такт каждому моему движению… каждому непроизвольному толчку. Мне этого мало!
Дамир издает стон, вдруг пытаясь меня отстранить.
Губы саднит: ма-ло. Хочется поцелуев. Но его пальцы схватывают под ребра, за талию, оттягивая от себя.
И меня накатывает разочарованием, саднящим уже повсюду. Будто он огромная игрушка, которую у меня забрали. Несправедливо.
Что ему надо, блин?
— Точно… — его голос охрип, а во взгляде бушуют дюны. Мне это нравится. Я улыбаюсь: и мое морское цунами его подкашивает. — Ты точно хочешь?
Совсем глупый? Но какой голос — чуть ли не стон. Никогда такого не слышала!
Киваю, уже внаглую прикусывая губу, которой не хватает его.
Наверное, это не съеденная ранее страсть. Наверное, я просто во власти гормонов. И, наверное, я пожалею.
Но он вдруг приближается, тут же уходя от моей инициативы. Уворачивается, зачем-то прячась за лёгкими поцелуями в висок, от которых почему-то хочется рассмеяться.
Их, кажется, тысячи, от этой нежности хочется спрятаться.
Я снова пытаюсь прижаться к нему, но вместо отклика Дамир подталкивает меня лечь на живот.
Это забавно. Я слушаюсь и выгибаю спину, напрягая оголившиеся бедра. Да, мне нравится то, как его футболка сейчас облипила талию. Но что он задумал?
Нина
Над нами вдруг загорелся торшер противным, слишком ярким светом, пока я думала, что он собирается сделать и зачем вообще меня разворачивать. А потом хлопнул какой-то ящик. И это стало последней каплей. Ну, что ему ещё надо, а? У меня вроде не плохая задница, да, опять же, не Ким, но что имеем — тем горжусь. Куда он там полез? И я бы могла подумать о средствах защиты, но что-то во мне орёт, что это совершенно не так.
Нехотя поворачиваюсь, рассматривая его спину, нависшую над чем-то. Даже немного сгорбился, будто пряча от чужих взглядов что-то.
И мне снова хочется сказать что-то гаденькое, например:
— Милый, — слащаво и наиграно, — ты там ни о ком не забыл? — растягиваю вопрос, подбираясь когтями по одеялу к нему. Ещё не много и точно сцапаю! Сожру, наверное, от злости. Вот, чего он все планы ломает?
Дамир лишь усмехнулся, вдруг щёлкнув... Что за звук? Будто шкатулка закрылась. У него там что вообще? Амулет, труп зверушки, волос бывшей? Не, ну а кто знает, какие черти водятся в этом красивом затылке, от чего он не стремится оборачиваться.
А не, не черти… Не успеваю вспомнить, кто там на этом поприще у мусульман, прекрасно понимая, что гореть мне от этих мыслей на каком-нибудь там кругу в трактовке великого Данте, как он наконец оборачивается и светит такой улыбкой, что у меня, почти к нему ползущей, скручивает живот в морской узел от одного его вида.
Сглатываю, отшатываюсь на вторую половину кровати и тихо шепчу, пока взгляд скользит от лица к прессу, к которому ещё минуту назад мне можно было прижаться, но не останавливается там, а спешит к ладоням, сцепленным и определенно что-то скрывающим.
— Ты чего?
Он снова улыбается ещё шире этой своей добродушной, от которой я не знаю, куда там прятаться.
— Нин!
И мне совершенно точно не нравится этот тон. Таким объявляют что-то торжественное: объявляют войну, делают предложения, ссылают на каторгу во имя… так, всё же какой там круг я заслужила?
— Ммм, — тяну на его манер, пытаясь не улыбаться так криво.
— Я хотел утром, но лучше сейчас.
Ти-хо. Если что можно притвориться глухой и уйти. Он медленно убирает одну ладонь со второй, протягивая мне маленькую коробочку.
И это очень плохо.
Чертовски плохо!
— Мы четыре дня знакомы, придурок… — не отрываю взгляд от того, что точно не хочу открывать.
Он снова усмехнулся, скривив губы.
— Если там кольцо, Дамир, забудь об этом.
Он расправляет плечи, поджимает одну ногу под себя и только после говорит:
— Там кольцо, Нина, но не с тем значением.
— Не с тем? — Так я и поверила. — Точно не с тем? Зачем?
Не отвечает, снова начинает улыбаться, будто сама должна всё понять.
— Это... мне? — Глупый вопрос, нет, сейчас скажет Алике передать…
Хотя было бы не плохо.
— Тебе.
— За-чем?
Снова улыбается. И он же вроде не дурак, тогда что это за колесо чёртовой фортуны, крутящей нас по одним и тем же вопросам?
— Зачем?
Немного приближается, пока я отшатываюсь чуть ли не к краю.
— Открой.
— Зачем!?
— Нин…
Ладно, выдыхаю, садясь и поджимая под себя ноги.
Нет, мне очень любопытно, что там такое. Я уже напридумывала себе тысячу образов, думая, какое оно: тоненькое или что-то масштабное, с камешками или без. Но зачем? И брать от него что-то сейчас — это непосильная дичь даже для меня.
Я всё же выдыхаю и тянусь к его ладони. Синий бархат, нежный на ощупь. Аккуратный позолоченный крючок, который он даже закрыл. Я сдвигаю его подушечкой указательного, желая списать свой трепет на что угодно.
Каким оно будет? Кольцо, которое я не смогу принять.
Мне, кажется, никто никогда не дарил именно кольца. Тёма так точно, а больше было некому. Отец предпочитал деньги в качестве подарка или подачки. Тёма… шмотки, пати, карточки с безлимитом.
Так, какое оно?
Подцепляю край, прикусывая губу. Мне даже страшно смотреть на лицо Дамира, наблюдающего за моими эмоциями.
Да, это слабость, но я всё равно не могу…
Синий бархат сменяется алым шёлком, маленькой подушечкой, в которую вложено оно.
Выдыхаю сквозь боль в грудной клетке, отвожу взгляд и пока не нахожу слов.
— С днём рождения, моя Нина. — Откликается Дамир, сам доставая аккуратное золотое колечко, обвивающее листочками небольшой гладкий камень цвета его дурацких волчьих глаз. По этому камешку бегает тонкая полоса блика. И я не знаю, как теперь быть.
— День Рождения? — Переспрашиваю. — Ты… стоп… какое… какое сегодня?
— Уже тридцатое, — не отрываясь от действа, улыбается.
Пока его руки скользят к моим, берут за пальцы левую и аккуратно надевают на безымянный. И кольцо подходит…
Он задерживается на моей ладони, не сразу разрывая контакт между мной, золотом и его ладонями.
Снова выдыхаю и только сейчас решаюсь посмотреть в глаза.
— Это хризоберилл, — показывает на камень, — а полоска…
— “Кошачий глаз”, — догадываюсь сама, зная о
