от чего она с треском рвется. Тогда он хватает меня за талию, пытается прижать к себе, за что и получает очередную пощечину.
— Убери свои руки!
— Хватит! Алена!
Он поднимает меня над полом и прямо в одежде садит в ванную, тем самым разливая воду по полу….
— Охладись… Раздеваться не будешь?
— Пусть твоя Надя раздевается.
Никита молчит, хватает мою ногу, отклоняется от удара второй.
— Да дай я посмотрю!
— Там царапина!
— Такая, что ты еле ходишь, а кровь сквозь тапок просачивается. Не дергайся, сказал! Иначе лечиться будешь после секса! Сама ведь знаешь, что не сможешь мне отказать.
Этот аргумент срабатывает, и я сижу и наблюдаю, как он моет мои ноги, поглядывая выше.
Пытаюсь сформулировать свои мысли, чувства в единую схему, но они постоянно разбредаются кто куда. Полный раздрай. Совершенное непонимание, что делать. То есть уходить — дело ясное. Но присутствие Никиты вносит свою лепту, словно тормозя принятие единственно верного решения. Теперь он еще и ноги мои лечит, что-то ворча.
Потом просто собирает все на поднос и уносит в спальню. И я остаюсь одна в ванной. Ощущая, как разгорячённую кожу омывает проходная вода. Бросаю взгляд на закрытую дверь, надеясь, что Никита хоть теперь оставит меня в покое.
Наивная, да?
Снимаю с себя одежду, и как раз в этот момент, словно его подгадав, заходит Никита. Приносит кружку горячего шоколада. Пытаюсь понять, как веси себя дальше. Но в итоге принимаю кружку, даже не смотря на него.
— Успокоилась?
— Где мои документы?
— Отец же сказал. Что сделают тебе.
— Ты же сказал, что не сжег их…
— А я их не забирал, — говорит Никита и пододвигает себе стул, чтобы сесть рядом. И слава Богам, я не привыкла разбрасываться едой, иначе шоколад бы обжог ему и без того раскрасневшуюся морду.
— Ты просто… — слов нет. — Ты поступаешь как Марсело, который хотел сделать меня уличной шлюхой. Самому не противно?
— Нет, потому что я говорил и повторюсь снова. Я не отпущу тебя.
— Я убегу…Убегу, Никита! Я не для того вырвалась из дерьма, чтобы снова в него нырять с тупой улыбкой.
— А я найду! — хмурится он и опускает руку в воду, схватив мою коленку. — И снова найду! И если ты будешь хорохориться, то никогда не сможешь устроиться в этой жизни. Я отрежу любые пути к нормальному существованию, потому что ты сама, сама, Алена, пообещала, что единственным твоим клиентом буду я.
— Да Боже! А ты не задумывался, что я не хочу быть шлюхой?! Что я могу работать кем-то еще.
— Работай. Развлекайся, но в твоей постели буду только я.
— Твоя постель занята, — говорю и отворачиваюсь, слизывая с губ слезы. Не хочу быть любовницей. — Зачем ты пытаешься окунуть меня в грязь, из которой сам же и спас.
— Это не грязь. Это наши отношения. И пока что я могу предложить тебе только их. Ты можешь согласиться добровольно, а можешь начать со мной бороться. Но тогда я напомню, что ты мне много чего обещала за те деньги, что я за тебя заплатил. Помнишь? Ты ничего не выполнила, — напоминает он так хладнокровно, словно разговаривает о покупке машины. Но при этом глаза горят каким-то нечеловеческим пламенем.
Я помню, я помню все, и от этого становится тошно. И от него, той ловушки, в которую он меня загоняет.
— А если я все это выполню… Все, о чем мы говорили?
— На это нужно много времени.
— Сколько? Сколько, по-твоему, нужно времени…
— Меня бы устроила вся жизнь…
— Зато вся жизнь с тобой не устраивает меня! — повышаю голос! — Срок! Никита. У каждой шлюхи он есть, назови мой, иначе единственное удовольствие, которое ты будешь получать, это целоваться с перекисью водорода!
Никита долго осматривает мое тело, сжимает челюсти и цедит.
— Так не пойдет!
— А пойдет, если я начну убегать каждый день!? Ходить как шлюха, постоянно пытаться соблазнить твоих друзей! Позорить твою семью, раз уж ты выбрал для меня такую роль! Я буду делать все это, пока в итоге ты не убьешь меня и не сядешь. Так что назови срок моей службы!
— До моей свадьбы, ладно?! Ты моя до моей свадьбы. Так будет честно.
Прикрываю глаза, сдерживая крик, рвущейся наружу боли. Почему именно это.
— И когда свадьба.
— Поверь мне, теперь очень нескоро, — говорит он, проводит рукой от колена и выше по бедру. — Домывайся и выходи. Я приму душ и приду к тебе.
Воровать нехорошо, но после ночи с Никитой, когда единственным моим желанием было исчезнуть, пока он вбивал меня в кровать, я поняла, что это самая правильная мысль.
Исчезнуть. Раствориться так, как будто меня никогда в жизни этой семьи и не было.
А сыр и хлеб я беру в долг и обязательно вышлю за них рубли.
Вот только до конца провести операцию не выходит. За дверью холодильника, где я морожу лицо, слышится звук открывающейся бутылки с вином, стук бокала о деревянную гладь стола, и плеск.
Я сглатываю и выглядываю, чтобы посмотреть, кем обнаружена.
И почему-то меня совершенно не удивляет Лисса, которая сидит и салютует мне тем самым бокалом.
— Как я тебя понимаю. Я ведь тоже пыталась сбежать из этого дома.
Поднимаюсь в полный рост и медленно закрываю холодильник, а Лисса указывает на сумку.
— В ней деньги и все необходимое для побега. А паспорт тебе можно организовать через пару дней.
Дыхание перехватывает, словно я святой Грааль увидела, но рвануть и просто взять в руки долгожданное сокровище не позволяет совесть.
Что-то здесь не так.
— Лисса, почему вы пьете? Почему не в постели…
— Удачно, что именно сегодня я пью, а то была бы ты уже на пол пути к Москве. Ален, я знаю, что ты торопишься. Но, может быть, присядешь?
— Зачем? — вот уж правда странная ситуация.
Это хороший вопрос и Лисска даже фыркает.
— Ну хотя бы поесть, — говорит она быстро, так же быстро встаёт. Накладывает мне салат, что приготовила Тамара, и ставит тарелку.
А я, не евшая с самого пикника, буквально на нее набрасываюсь, заметив, как близко подсаживается Лисса.
И разговор она начинает, только когда тарелка полностью пустеет. И это даже не разговор, а хорошая такая манипуляция.
— Скажи, Ален, ты любишь Никиту?
Вопрос такой, с подвохом, что называется. Скажешь нет, спросит почему. Скажешь да, начнет давить на это, как и ее сынок.
— Я не уверена, что могу ответить на этот вопрос вам. Без обид.
— Не доверяешь
