груди и чувствую себя оплеванной, а потом вижу Вадима. Он выходит из лифта, нервно дергая галстук на шее. Пиджак нараспашку, под ним белоснежная рубашка. Этот мужчина выглядит, как мечта, как сон, ворвавшийся в серую реальность.
Поднявшись на цыпочки, я машу ему рукой, стараясь привлечь его внимание. Зотов меня замечает, проходит через турникеты, кивнув охраннику, и направляется ко мне.
Я млею. Не дышу. Сердце бомбит. В животе бабочки вперемешку с ядерным взрывом. А на глазах собираются слезы, в этот раз от счастья. Я так люблю его… До одури.
А потом, когда он подходит ближе, нарываюсь на тяжелый взгляд, не предвещающий ничего хорошего.
— Зачем пришла, Зоя?
Словно ведро ледяной воды за шиворот вылили. Я чувствую, как у меня перекашивает губы в тщетной попытке удержать улыбку.
— Я хотела тебя увидеть, — голос предательски дрожит.
— Что-то случилось? — взгляд как стена. Ни одной эмоции. Только нетерпение. Вот его хоть отбавляй.
— Нет…то есть да… — я не ожидала такого холодного приема, поэтому путаюсь в словах.
— Давай живее, — оттягивает рукав и смотрит на часы, — мне некогда.
— Мне очень надо с тобой поговорить… О, том, что произошло той ночью.
Он дергается, будто его ударили, потом нервно оглядывается по сторонам, и подталкивает меня в сторону, туда, где за колонной безлюдное место.
— Зоя! Мы уже все обсудили, — цедит сквозь зубы, — той ночью произошла дикая ошибка.
Его слова пропитаны холодом и раздражением и снова причиняют боль. Почему он больше не называет меня Зайкой? Вместо этого выплевывает мое имя, словно оно ему неприятно?
Я нахожу в себе силы снова растянуть губы в улыбке.
— Я просто очень переживаю о том, что произошло…Мила…
— Не стоит, — он обрывает меня на полуслове, — закрываем тему и больше не вспоминаем об этом недоразумении. Никогда.
Морщится так, будто одна мысль о нашей ночи вызывает у него приступ тошноты.
— Я не могу…у меня не получается.
Как забыть, глупый? Ведь я же люблю тебя, и ты меня полюбишь. Нам суждено быть вместе.
— Тогда уезжай, — совершенно ровным тоном произносит Вадим. Таким, будто ему плевать, будто не понимает, что ранит меня, — прямо сегодня собирай вещи и уезжай из города. Я дам тебе денег. На дорогу, на карманные расходы, на что угодно. Только уезжай и больше не отсвечивай.
Он пытается от меня откупиться? Осознание этого выбивает из легких весь воздух.
***
— Но как же… как же то, что между нами было.
— Херня между нами была, — глухо произносит он. Словами, как грязными сапогами, топчет мои светлые чувства, — и чем больше я об этом думаю, тем дебильнее она мне кажется. Я не снимаю с себя вины и могу извиниться еще хоть миллион раз, но это ничего не изменит. Я не понимаю, как мог повестись и перепутать тебя с Милой. Это просто какой-то гребаный бред!
— Гребаный бред? — неверяще качаю головой, — мы с тобой оказались в одной постели, провели ночь вмести, а ты говоришь, что это гребаный бред?!
— Ты считаешь иначе? — взгляд становится цепким, как у волка.
И внезапно я себя чувствую себя, как на тонком льду. Шаг в сторону и провал. Это мужчина пока еще не осознал, не проникся, не готов принять то, что мы созданы друг для друга. Он еще цепляется за прошлое, за свою привычную жизнь. А я снова тороплюсь.
— Я не знаю, что думать, — жалобно шмыгаю носом, — все так быстро произошло. Так неправильно. Мне страшно смотреть Миле в глаза, не с кем поделиться. Я совсем одна и мне страшно. Мне так стыдно. Я так виновата перед ней…Что мне делать Вадим? Я не справляюсь.
Я вспоминаю все свои провалы. Каждое падение на пути к заветной цели и слезы сами бегут по щекам. Я не прячу их, наоборот смотрю на Вадима, широко распахнутыми глазами.
Ну что ты стоишь? Вот она я! Жалкая, грустная, несчастная. Пожалей меня! Утешь!
Он сжимает губы в тонкую, жесткую линию и не двигается.
— Я не спала всю ночь. Плакала. И с самого утра побежала сюда, к тебе, даже не позавтракала. Мне больше не с кем поговорить на эту тему. Думала, мы с тобой просто посидим, пообщаемся.
— Голодная? — так же хмуро спрашивает Вадим.
— Очень.
Он лезет в карман. Выуживает оттуда купюру и сует ее мне в руки:
— Поешь где-нибудь.
Его желание избавиться от меня, видно невооруженным взглядом. Он напряженно оглядывается по сторонам, будто боится, что кто-то нас увидит.
— Но как же…
— Мне некогда. Уходи. И подумай насчет моих слов об отъезде. Сама понимаешь, что тебе здесь больше нет места. Уезжай, — снова оглядывается.
И я понимаю, что он стыдится меня. Не хочет, чтобы все эти почтенные, успешные люди узнали о моем существовании.
— За что ты со мной так? Разве я виновата…
— Нет, Зой. Виноват я. И перед тобой, и перед Милой, — раздраженно ведет рукой, обрывая мой стон, — но здесь не место и не время об этом говорить. Уходи.
Он отступает на несколько шагов:
— Больше не приходи сюда. Договорились?
Ни в голосе, ни во взгляде нет ни намека на сожаление. Ему просто не терпится от меня избавиться.
— Хорошо.
А что мне оставалось делать, кроме как согласиться, даже не смотря на то, что сердце кровью захлебывалось? Он меня прогонял. Бросил свои жестокие, холодные слова и стремительно ушел, словно ему было неприятно видеть меня, находиться рядом со мной.
Я как в тумане вышла на улицу, добрела до первой попавшейся лавочки и тяжело на нее опустилась. В груди, за развороченными в труху ребрами, надрывно сокращалось мое маленькое, бедное сердечко.
За что он так с нами? Неужели не видит, не понимает, что я — та самая? Что только со мной он будет счастлив? Зачем столько жестокости? Я ее не заслужила.
Я разжимаю кулак — в ней пятерка, свернутая вчетверо. Жалкие крохи, которые он кинул мне как нищенке и прогнал.
Жмурюсь. На сомкнутых ресницах собираются тяжелые горькие капли и срываются вниз, оставляя горячие мокрые полосы по щекам.
Мне так плохо… А вокруг торопятся занятые обеспеченные люди, и всем им насрать на меня и мое горе.
Я не знаю, сколько так сижу, но прихожу в себя от неприятных ощущений в животе. Колет и режет. А когда поднимаюсь на ноги и оглядываюсь, вижу на лавке небольшое красное пятно.
Кровь! У меня кровь!
Только успокоившееся сердце заново заходится, и паника набирает новый виток. Что-то не так с моей беременностью!
Нет, нет, нет! Только не это.
