Кто-то с именем Таир не представляется мне понимающим кавалером. Тут скорее мешок на голову и под венец…
— У него нет права голоса! — отмахивается Алсу, но я-то вижу, что она хватается за телефон.
Заглядываю под руку и успеваю заметить отправленные сердечки.
— Ну-ну. Мне кажется, этот варик более реальный.
Это уже моя задница волнуется. Чего волноваться, спрашивается? Она свое получила, а чего не получила… Очень сомнительно, что ей придется по вкусу.
Так! Не думаем об этом. Не вспоминаем не собирающиеся жениться на беременной невесте руки, плечи, пресс и … Тьфу!
Пока я размышляю, нам приносят еще коктейли. Видимо, Алсу озаботилась, чтобы мы не умерли от жажды.
— Алсу! — возмущенно шиплю я.
— Водка, имбирное пиво, лед, имбирь… и э… веточка мяты… — вспоминает она, пытаясь проморгаться.
— Ты пей, вкусно. А я тебе сейчас такое расскажу…
Глава 46
Какой-то мудрый человек сказал, что утро добрым не бывает.
Абсолютно согласна.
Отвратительно себя чувствую, как будто мне уже семьдесят, и я последние три недели без просыху кутила в борделях Пуэрто-Рико, заливаясь мерзейшим пойлом.
С трудом поворачиваю голову, но заставить себя открыть глаза пока не могу.
Что-то мне подсказывает, что голова разболится еще больше.
— Не дыши на меня, чудовище, — хриплый со сна Юдинский голос вводит меня в состояние шока.
Мамочки! Не хочу открывать глаза!
Я просто хочу убить Алсу!
Я, что? Много прошу?
Напряженно прислушиваюсь с закрытыми глазами в надежде, что мне просто померещилось, но нет. Тело рядом начинает шевелиться. Я точно в койке не одна.
Блин!
Я — взрослая, ответственная, самодостаточная женщина! Я найду в себе силы открыть глаза!
Убеждаю себя, но трусливо приоткрываю только один.
— Вот скажи мне, женщина, — Юдин смотрит на меня укоризненно. — Ты — алкоголичка?
— Нет, — мрачно отвечаю я.
— Что ты такое пьешь, что тебя разматывает как катушку?
— Всего понемногу… — еще больше мрачнею, припоминая Алсушные коктейльчики.
— Двадцать пять, а мозгов нет, — вздыхает Михаил.
— Мне еще только двадцать четыре! — я дотягиваюсь до Юдина и, собрав силенки, бью его в живот.
— Очень по-взрослому, да. Ну что, убогая? Аспирину?
В моей душе мелькает что-то подобное благодарности, но ненадолго. Светлые чувства смывает волной ужаса, когда я обнаруживаю, что я совершенно голая.
— Мерзавец! — подскакиваю я на постели, прикрывая обнаженную натуру одеялом.
Организм осуждает мои резкие телодвижения и награждает меня ударом изнутри черепушки. Будто шар для боулинга с разгона врезается мне в переносицу.
— Ну не хочешь, как хочешь, — Юдин равнодушно закрывает глаза, собираясь продолжить свой сон. — Время пять утра, спи, женщина.
— Ты! — моему возмущению нет предела. — Ты меня поимел? Пока я была в несознанке! Ты понимаешь, что это изнасилование?
— Марин, я не буду на тебя заявлять. Успокойся и спи.
Я захлебываюсь эмоциями.
— Почему это ты на меня должен заявлять?
— Потому что вчера именно ты настаивала на… э… как там было? «Страстных объятиях, пробуждающих вожделение», во?
— Чего? — луплюсь на Михаила оторопело.
Он поворачивается ко мне плечом и демонстрирует четыре четкие царапины, оставленные на его плече, походу, мной.
— Но я не дался.
Возмутительно!
— Мерзавец!
— Ты повторяешься, дорогая.
— А почему я голая? — наседаю я.
— Потому что кто-то вчера возомнил себя тигрицей и гонял меня по квартире, раздеваясь на ходу. Кстати, шмотки будешь собирать сама. Надо бы тебя за устпренный бардак в угол поставить.
Ну конечно! Аккуратист Юдин и суровое испытание для его психики — лифчик на полу. В угол он меня поставит! Ага, щаз-з-з!
И тут меня озаряет. Что задница у меня как-то странно побаливает.
— Ты, что? Меня… вчера… порол?
Юдин приоткрывает глаз.
— Белая горячка?
— У меня попец болит! Не отопрешься!
— Марин, ты вчера раза три на него упала, естественно, он болит!
Господи, я пьяная ворвалась к Юдину, пыталась его изнасиловать, расцарапала ему плечи и отбила себе жопу. Я думала, падать уже некуда, и тут со дна постучали…
— Я больше не пью.
Михаил хмыкает:
— Если в алкогольную завязку ты уходишь так же, как в сексуальную, то это гиблое дело.
— В смысле? — я с подозрением смотрю на самоубийцу.
— Ну вчера ты мне говорила, что объявила целибат, и сняла трусы…
Блядь.
Нет слов. Давненько я не хлебала такого позора.
И все из-за чего? Трех коктейлей! Или пяти… Но это не точно.
В норме, я могу выпить больше. Если не мешать текилу ни с чем.
Ладно, надо валить из этой синей избы. Работушку никто не отменял, а приводить себя в форму я буду долго. Капец, конечно. Так ведь можно и заслужить кличку «Баклажан», потому что вечно синяя.
В то, что я практически не пью, Михаил не поверит ни за что.
Я выползаю из кровати, обмотавшись одеялом, которое оказалось единственным, и тем самым обнажаю Юдина, не озаботившимся бельем. И кое-что приветливо покачивается, предлагая вернуться в постель.
— Вот скажи мне, — спрашиваю я. — Ты извращенец? Зачем ты лег без трусов со мной в кровать? Почему мы вообще в одной кровати? Я помню милый диванчик в гостиной.
— Во-первых, ты никак не могла угомониться в поползновениях к моему телу…
— А ты, конечно, не такой? — хмыкаю я.
— А во-вторых, я почти уговорился…
— Скотина! — дотягиваюсь и бью его подушкой. — И как только совести хватило остановиться?
— Не хватило, — признается ржущий
