уже оказался пересолен.
Он долго раздумывал над своим ответом, стоял напротив, отвернувшись к окну и играл желваками, пока я неотрывно пялилась на его загорелые скулы.
Как же хотелось прикоснуться к ним губами, ощутить на себе его руки и вдохнуть полной грудью этот головокружительный аромат парфюма, но разум требовал осторожности.
— Ты пришла сюда, чтобы в этом убедиться? Для тебя это правда так важно? — склонив голову на бок, спросил и внимательным взглядом уперся в мои глаза.
Это какая-то магия. Химия. Гипноз. Меня всю трясло от одного только взгляда, но признаться в этом я не могла. Поэтому опустила ресницы и с лживой уверенностью ответила:
— Нет!
— Окей! — как-то тоскливо усмехнулся. — Надеюсь хотя бы на то, что теперь, когда ты знаешь, что это сделал я, ты не выкинешь этот букет в мусорку?
— Именно так и сделаю! — нагло соврала, пытаясь этим ответом отомстить ему за всех тех девушек, что он обнимал у меня на глазах,
И почему в такие моменты я веду себя, как полная дура?
— Тогда я принесу ещё, — сделал шаг ближе, продолжив таранить меня настойчивым взглядом.
— В этом корпусе достаточно мусорных вёдер.
— Когда-нибудь они закончатся.
— Зачем? — остановила, когда уже он подошёл слишком близко. Настолько, что мои пугливо вскинутые ладони уперлись в его горячую грудь, в которой так бешено заходилось сердце. — Зачем ты все это делаешь? Для чего все эти поступки? Хватит играть с моими чувствии, я устала! Устала быть обманутой дурочкой, на которой пытаются высечь яркую галочку!
— Да потому что ты мне нравишься, черт возьми! — перебил с громким отчаянием, сам не ожидая от себя этого запала. Я заметила эту растерянность в его глазах, в его взгляде, который внезапно схлестнулся с моим в тяжелой схватке. — Я места себе не нахожу. Нравишься так, что я ни есть, ни спать не могу! Не могу просто закрыть глаза, потому что там постоянно ты. Ты живешь во мне. В моих мыслях. В моей голове. И мне надоело притворяться, что у меня все хорошо. Мне хреново! Чертовски хреново и больно каждый день наблюдать, как я тебе безразличен!
Я обмерла. Сердце отдавалось уже где-то в пятках, а мысли… Мысли предательски меня покинули. Его слова, как взрыв, как пожарище, в котором мне стало трудно дышать и миллионы слов и признаний моих, взаимных, застряли где-то в груди, скопившись огромным комом, который было просто невозможно вытолкнуть.
— Прости! — он отступил, выдохнув с горькой обречённостью, резко провёл руками по голове, взъерошив волосы и двинулся к выходу. — Забудь. Я не должен был…
— Дурак! — крикнула последним голосом, остановив его в дверях. — Ты не можешь… Не можешь сейчас взять и уйти!
Он замер, но не обернулся. Даже сквозь ткань толстовки было видно, как напряглись его мышцы. Рука влетела в косяк и сжалась в кулак, скребя пальцами по дереву.
— Почему?
Мои глаза наполнили слёзы, пульс сорвался, а голос затопило безумное волнение, но я не могла не сказать. Потому что не хотела, не могла сейчас его отпустить.
— Потому что ты мне не безразличен!
Артём.
По телу прокатился озноб, а сердце свело щемящей болью от услышанного. Я просто не мог в это поверить, последняя ее фраза, долбанула, словно током, и я завис. Не смог даже повернуться к ней лицом, чтобы заглянуть в глаза и понять, издевается она надо мной или это действительно так. Задержал дыхание, чтобы мышцы отпустило жёсткое напряжение и за долю секунду меня уже развернуло к ней горячим вихрем, желая услышать тоже самое, только глядя в глаза.
— Что ты сейчас сказала? — требовательно произнёс, оказавшись возле девчонки в два шага. — Алиса, повтори, что ты сказала?
Ее прямой взгляд проникал в самую душу и безжалостно там все ворошил, пока я мучился в пытках ожидания. Ее розовые губы дрожали, на щеках проявился румянец, а на глазах выступили слезы.
Только бы это оказалось правдой… Только бы… Я готов отдать душу, поставить на кон все, лишь бы она повторила эти слова еще раз.
Так хотелось поверить, что она и правда что-то чувствует. То же, что и я. Но я как мог держал себя в руках, не давил и не торопил, хоть и выдержка уже готова была разрубить эту нить напряжения.
— Пожалуйста, Милка, — обхватил ее дрожащую руку и сжал пальцы, заглянув в глаза, на самое дно, где ещё плескалось волнение. — Если это действительно так, просто повтори.
— Ты мне не безразличен, Артём! — прошептала чуть слышно, но мне уже этого было достаточно.
Поддался вперед и прижал ее к себе так крепко, как только мог, чтобы унять нашу общую дрожь, чтобы уничтожить эти мучительные сантиметры расстояния, держать которые последнее время было сравнимо с острой болью. Сердце забило тяжелым молотом, пробивая грудную клетку, и в ушах зазвенело. Как во сне, но ощущения гораздо острее и реальней.
Алиса позволила мне ее обнять, сама поддалась навстречу, сомкнула руки на моей шее и затопила своим теплом все тревожные чувства.
Я так долго этого ждал, что теперь уже просто не мог поверить в реальность. Ее волосы пахли так, что перехватило дыхание. В груди уже что-то плавилось от избытка чувств, а я все не мог ей надышаться, и, казалось бы, что в этот момент меня ничего не могло потревожить. Но мешало странное чувство, что меня выбросило с адского аттракциона. Штормило, как после Американских горок, и я едва находил в ногах опору. Я запутался пальцами в мягких волосах, удерживая руку на нежной шее, а другой крепче прижал Алису к себе и шагнул вместе с ней в сторону, чтобы опереться бёдрами на парту.
Милка вздрогнула всем телом и попыталась отстраниться, но я уже потерял голову и не смог позволить ей это сделать. Поймал ее раскрытые губы на вздохе и осторожно приникся к ней как к единственному источнику кислорода.
По телу прокатились вибрации, сердце замерло, но горячий поток крови, хлынувший в область солнечного сплетения, завёл его с пол-оборота до максимальной скорости.
Моя рука скользнула вдоль по девичьему позвоночнику, изгибая его, как мягкую глину, которая отзывалась на каждое мое прикосновение. Алиса целовала меня с не меньшим желанием. Робко, неуверенно, возможно впервые, но, клянусь, эти ощущения от поцелуя были не сравнимы с теми, что я испытывал ранее. Если я вообще до этого момента, что-то испытывал. А сейчас я тонул. Уверенно шёл на самое дно, где готов был умереть, пролежать там ещё сотню
