– Мне нужно вернуться назад и помочь Бастеру, – сказал Джефферсон.
– Иди, – разрешил дядя Филип.
– Его следует наказать, – настаивала тетя Бет. – Его следует…
– Он не делал этого, тетя Бет, – крикнула я и бросила ненавистный взгляд на Ричарда.
– Но он…
– Бетти Энн! – рявкнул дядя Филип. – Оставь это, – проговорил он медленно, но твердо. Она прикусила губу.
– Очень хорошо, – тут же произнесла она. – Я полагаю, что инцидент исчерпан, и все предупреждены, что если что-либо подобное еще раз произойдет…
Ее слова повисли в воздухе. Джефферсон медленно вышел из гостиной, вытирая глаза. Я вручила кувшин из-под меда миссис Стоддард. Близнецы стремительно бросились вон из комнаты вверх по лестнице как мыши, которым удивительным образом удалось избежать когтей кошки.
Тетя Бет была совершенно расстроена своей неудачной попыткой безоговорочно доказать, что это Джефферсон испортил рояль. Она демонстрировала свое настроение различными способами. Это чувствовалось и по тому властному тону, каким она разговаривала с моим братишкой. Если с близнецами она говорила мягко, добродушно, уважительно, то на Джефферсона она грубо кричала, и ее глаза при этом становились как два отполированных камня. При каждом удобном случае она придиралась к нему: к тому, как он есть, одевается и умывается. Она даже придиралась к его осанке и походке. Если на стене или на полу она находила грязь, то всегда винила в этом Джефферсона: Джефферсон наследил, Джефферсон трогал вещи жирными руками. И днем, и ночью часто слышались пронзительные крики тети Бет: «Джефферсон Лонгчэмп!», – которые всегда сопровождались какими-нибудь обвинениями.
Когда я выразила недовольство по поводу того, как она с ним обращается, тетя Бет, холодно улыбнувшись, ответила:
– Это так естественно, Кристи, что ты его защищаешь, но не будь слепа к его проступкам, или он никогда не исправится.
– Он не станет лучше, если ты будешь продолжать орать и досаждать ему, – заявила я ей.
– Я не досаждаю. Я указываю ему на его же ошибки, чтобы он смог их исправить. То же я делаю и со своими детьми.
– Вряд ли, – сказала я. – По твоим словам, близнецы – идеальны.
– Кристи! – она отшатнулась, будто я ее ударила. – Это опрометчивое заявление.
– Мне все равно. Мне не нравится, когда ко мне относятся неуважительно, но я не стану спокойно наблюдать, как ты разрываешь моего брата на куски.
– О, Боже…
– Прекрати это.
Несмотря на набежавшие слезы, я выпрямилась как флагшток, на котором развевается флаг моей гордости. Тете Бет ничего не оставалось, как отступить.
– Так… так… так… – пробормотала она.
Было не трудно догадаться, что наши неприятности не скоро закончатся. Ее «я» было ущемлено, и чем больше дядя Филип защищал нас с Джефферсоном, тем злее и подлее она становилась. Она улыбалась холодно и с трудом. Часто я ловила на себе ее свирепый взгляд, когда она думала, что я этого не вижу. Ее поджатые тонкие губы превращались в тонкую линию, а маленькие ноздри расширялись. Я знаю, что она вряд ли думает обо мне хорошо. Когда тетю Бет изобличали в какой-нибудь жестокости, к ее лицу приливала кровь.
Все это я описывала в своих письмах Гейвину и ждала ответа по почте или по телефону. Когда спустя почти неделю так и не пришло ни одного письма и не было звонков, я позвонила ему сама, чтобы выяснить, не случилось ли чего.
– Нет, все в порядке, – сказал он. – Я написал уже два письма.
– Не знаю, почему-то я не получаю твоих писем, – ответила я.
– Возможно, почта плохо работает. Но в любом случае у меня хорошие новости. Я приеду к тебе через три недели.
– Три недели! О, Гейвин для меня это как три года, – простонала я.
Он засмеялся.
– Да нет. Они быстро пройдут.
– Может, для тебя – да, – вздохнула я, – но жизнь здесь теперь такая невыносимая, что каждый день тянется как неделя.
– Мне жаль. Я подумаю, можно ли будет это ускорить, – пообещал он.
Два дня спустя я нечаянно обнаружила, почему я уже неделю не получаю писем от Гейвина. Миссис Стоддард ошиблась и выставила мусор вечером, вместо утра, когда его собирают, и какая-то уличная собака или, возможно, белка разорвала пакет и разбросала содержимое. Я взяла за домом грабли и начала было собирать мусор, как вдруг случайно наткнулась на конверт, адресованный мне. Я прекратила работу и подобрала его.
Это было письмо от Гейвина, датированное прошлой неделей. Кто-то вытащил его из почтового ящика до меня, распечатал его, чтобы прочитать, а затем бросил в мусорное ведро.
Взбешенная, я ворвалась в дом. Близнецы сидели на полу в кабинете и играли. Тетя Бет читала одну из своих газет, а миссис Стоддард была на кухне. Дядя Филип с Джефферсоном уже ушли в отель.
– Кто это сделал? – спросила я и показала письмо. – Кто-то вытащил мою почту и выбросил.
Тетя Бет оторвала взгляд от газеты и взглянула на меня. Близнецы замерли в замешательстве.
– О чем ты говоришь, Кристи? – изумилась тетя Бет.
– О своей почте, о своей почте, – вспылила я. – Кто-то вынул ее до меня, прочитал и выбросил.
– Не думаю, что кто-либо здесь интересовался твоей почтой, дорогая. Письмо, видимо, случайно выбросили. Возможно, ты сама это и сделала.
– Нет!
– Кристи, я настаиваю, чтобы ты немедленно прекратила этот крик. В нашем доме не привыкли к подобным выходкам, – сказала она.
– Это не ваш дом! Это мой дом! Кто из вас это сделал? – спросила я, поворачиваясь к близнецам. Они съежились, как только я сделала к ним шаг.
– Кристи, оставь их в покое. Они так мило играют, – предостерегла тетя Бет.
– Это ты сделал, да? – бросила я обвинение Ричарду.
– Нет, мне не нужны твои глупые письма.
Я перевела взгляд на Мелани, и она быстро опустила глаза.
– Тогда это ты сделала, – сказала я.
Она замотала головой.
– Если они говорят, что не делали этого, то так оно и есть. А теперь прекрати это, или мне послать за твоим дядей? – пригрозила тетя Бет.
– Посылайте хоть за Президентом Соединенных Штатов, за кем угодно, – ответила я ей. – Если ты хоть раз прикоснешься к моим письмам или моим вещам, – пригрозила я Мелани, – я выдеру тебе волосы.
– Кристи!
После этого я бросилась прочь из кабинета наверх, чтобы прочитать письмо Гейвина, которое я так и не получила.
Вечером за ужином гнетущая обстановка еще более усугубилась. Я все время чувствовала на себе взгляд дяди Филипа. Как только он это замечал, его губы растягивались в едва заметную улыбку. Потом, когда я ушла к себе в комнату, он пришел ко мне.
– Могу я с тобой поговорить? – спросил он, после того как постучал.
