И всё же, он не хотел, чтобы вот так. Хотел по-нормальному. Думал, раз уж она пришла тогда к нему, значит, получится убедить её, ну или как там… Завоевать, отбить, увести из семьи… Да хрен его знает, как это назвать! Нормальные взрослые люди сходятся и расходятся, и нет в этом ничего ужасного, и он сумел бы донести это до Полины. Ему бы только шанс! И шанс, кажется, выпал.
Когда Полина упорхнула от него в тот раз, он чуть умом не двинулся. И это её «я тебя больше не боюсь» было для него в тысячу, десятки тысяч раз важнее, чем «я к тебе ночью приду», хотя, конечно, кровь от башки отлила именно от второго… В общем, он с ума сошёл, засуетился. Хата после ремонта красивая, чистая, но из мебели только старый кухонный стол, холодильник, два табурета и половинка от старого дивана — самому перекантоваться нормально, а вот…
Короче, рванул к себе на склон, взял надувной матрац, спальник, постельное. Заехал в сервис, там постарался отвлечься на работу. Не смог. Плюнул, принял душ, переоделся в чистое — и за цветами. Какие лучше — розы? Вроде как-то банально… А эти, вот, голубенькие колокольчики или как их там, вроде как-то простенько… Нет? А ещё белые лилии… Чё-ё-ёрт…
Решил не умничать, начал с роз, а там видно будет. Даст Бог — не последний раз. Пусть она только придёт, только даст ему этот шанс, и он ей не то, что любые цветы — небо к ногам положит!
Потом рванул за шампанским. И тоже, встал возле витрины, как дурак — а если она больше вино любит? А какое? В итоге, затарился ассортиментом, как на добрую свадьбу.
Хм, хорошее сравнение, пусть будет фартовым!
Кое-как запёрся со всеми этими пакетами в лифт, подумал ещё — если вдруг столкнётся с ней на этаже, будет забавно, конечно. Но обошлось.
Вино в холодильник, цветы… Ну, вазы тоже нет, извиняйте! Вытащил из холодильника ящик для овощей, налил в него воды. Сойдет, наверное… Или всё-таки сгонять в магазин за вазой?
Так, Подольский, тебе сколько лет? Успокойся уже, а?
Взгляд упал на пирог на столе — тот, с которым она пришла к нему сегодня. Он даже почти не помялся, а вот блюдо разбилось. Херня. Пусть только придёт — всё у неё будет! Пусть только даст ему этот шанс…
По квартире вдруг, звонко отражаясь от голых стен, метнулся звук. Руслан даже не сразу сообразил, что к чему, просто не был готов. Но звук повторился, на этот раз, долетев через открытое окно и…
Сначала он ломился к ним в дверь. Колотил ногами, готов был снять её с петель, и снял бы, если б хоть какой-то инструмент под рукой, а так… А так — оставалось только окно.
После отбоя, лёжа на шконке, Руслан прокручивал в голове всё, что случилось, и с каждым разом понимал всё яснее: если бы была возможность пережить это заново, то, даже заранее зная, что, вмешавшись, он снова пойдёт по этапу — ничего бы менять не стал. И если цена Полининой жизни — это его свобода, то это очень дешёвая цена. Он давно уже конченый, а она молодая, невероятная. И, пожалуй, судьба только для того их и свела, чтобы всё случилось именно так.
Вот и пусть живёт теперь вольно. Влюбляется в нормального мужика, снова выходит замуж, детишек рожает. Пусть никогда не простит Руслану вторжения в свою жизнь и семью, и тем более не вздумает винить в чём-то себя — нет здесь её вины. Пусть записок ему больше не пишет, глупая, и передачек не шлёт — он всё равно, как не принимал, так и не примет, как бы ни хотелось хоть строчки от неё, хоть пары слов… Тринадцать лет — это слишком долго, чтобы ждать, но достаточно, чтобы забыть. Вот и пусть забудет. И только тогда всё, что случилось, не будет напрасным.
Глава 36
На майские Полина с Марусей поехали в деревню. В этом году май выдался не в пример прошлому — холодный и ветреный и, несмотря на то, что бабушкина избушка, как ни странно, пережила и осень, и зиму — продувалась она не на шутку.
— Всё, бабуль, ничего не знаю, — зябко кутаясь в старую шаль, в сотый раз завела Полина этот разговор, — переезжаешь к нам.
— Да куда я поеду? У меня, вон, хвостатых пятнадцать голов, кто их тут кормить будет?
— Подумаешь, к соседям прибьются. А вообще, они у тебя прекрасно на подножном корме обходятся. Я сегодня полночи уснуть не могла, слушала, как они мышей гоняют. А следующие полночи — как выжившие мыши грызли стены. И куклу, вон, Маруськину, погрызли. Ну бабуль, хватит упрямиться, а? Или ты ждёшь, пока эта халупа рухнет?
— Ну не знаю… Лидия Петровна против, наверное, будет.
— Ну ты же не к ней жить едешь!
— Ну да! А то к кому ж?
Полина вздохнула. Бабушкино упрямство раздражало, но, как это ни было противно, Полина узнавала в нём себя. Такая же зашуганная, готовая уступать и чуть что — идти на попятную. Она ведь, если прям честно, хотя и скалила зубы в ответ на наезды бывшей свекрови, но всё равно чувствовала себя приживалкой при Марусе. А Лидия Петровна чувствовала её неуверенность, поэтому и борзела. Например, одного алкаша-подселенца Полина уже выселила через суд, но теперь с ужасом ждала нового сюрприза. Жить с бабушкой, конечно, было бы проще, не говоря уж о том, что и ей больше нельзя здесь оставаться!
— А я вот, знаешь, всё думаю, как же это всё так закрутилось-то, а? — сокрушённо покачала головой бабушка. — Ведь жили же вы с Марком хорошо, всё как у людей у вас было, и откуда, вдруг, беда такая взялась? Как будто порчу кто-то наслал, честное слово!
— Да нет, бабуль… — Полина нервно покрутила в пальцах стебелёк сухоцвета, — не было у нас с Марком как у людей. Во всяком случае, как у нормальных. А незадолго до того, как он погиб, я даже начала искать жильё куда уйти.
— Вот те на! — всплеснула руками бабушка. — И мне ведь ни словечка, ну? Ох, Полинка… Вот вся ты яблонька от яблоньки в отца своего непутёвого! Тот тоже, дюже секретничать любил, и что? Досекретничался, ага… — Посмотрела на Полину внимательно, снова покачала головой: — А милые бранятся, только тешатся, и у вас бы с Маркушей всё наладилось, если б не уголовник этот, чтоб ему! И ты, вот, говоришь, уйти хотела, а сама ведь места себе не находишь теперь! Год почти прошёл, а ты всё тоскуешь по нему, вижу ведь. Охо-хо-хонюшки… Вот оно как, оказывается, бывает — с глаз долой, а из сердца-то не вон! Застрял, как заноза, и болит теперь, окаянный!
Хрустнул, переломившись пополам, стебелёк в Полининых пальцах. Если бы только бабушка знала, как близка и одновременно далека она от истины!
— Нет, бабуль, ты ошибаешься. Мы с Марком уже давно стали чужими. Я сейчас даже и не понимаю, а были ли мы хоть когда-нибудь близкими? И зачем я продолжала с ним жить, тоже не понимаю. Жалко, конечно, что всё так трагично закончилось, но я его уже забыла.
— Да то! Расскажи мне, ага! А то я не вижу, как ты сохнешь! Да на тебе лица нет, одни глазищи! Кожа да кости остались! Меня, вон, Бузиниха у магазина вчера поймала, говорит, Полинка твоя болеет, что ли, чем? А я гляжу на неё, а чего отвечать не знаю! Может, тебе к бабке съездить, Полиш? Там, в Новой Покровке, говорят, есть какая-то, вроде даже хорошая, люди хвалят. Может, и тебя как-то отшепчет от тоски этой?
А Полине не до бабок было, не до отворотов. Надежда на апелляцию трепыхалась в груди, как зыбкое пламя свечи — то разгоралась, то почти угасала, доводя до отчаяния. Ну должна же быть справедливость в этом мире? Ну не может же быть, чтобы просто так взять и сломать человеку жизнь! Не должно так быть!
И в те моменты, когда надежда на справедливость начинала вдруг таять, оставалось последнее — уповать на чудо. И Полина неистово уповала, места себе не находила.
Четырнадцатого мая, с самого утра, сердце как замерло, так и пролежало в груди бесполезным камнем до самого вечера. Нет ничего тяжелее ожидания. Разве что вина.
С трёх часов стала звонить адвокату, но день, как назло, снова выдался ветреным и сырым, и вся Старая Покровка, как обычно в такую погоду, осталась без сотовой связи.
Около пяти вечера урвала момент и сбежала из дома на старую железнодорожную насыпь, в полутора километрах от деревни, туда, где точно должна была быть сеть. Снова набирала адвоката, а он то сбрасывал, то не отвечал. Наконец дозвонилась…
