— Ты похожа на хомяка. Такого злого, взъерошенного, но при этом очень милого пушистика.
— Что? — не поняла я, растерявшись на мгновение.
— Дина, а слабо тебе?.. — замолчал Ярослав, создав интригу, а я, признаться, навострила уши, потому что эти слова были для меня красной тряпкой. Надеюсь, он не скажет сейчас: «А слабо тебе прыгнуть с тарзанки?»
В принципе, конечно, нет, но точно не сейчас.
— И?..
— Слабо тебе побыть обычной беременной бабой? Наглаживать живот, с умилением смотреть на детей на улице, ходить по детским магазинам, хотеть по ночам клубники с селедкой — в общем, вести себя нормально?
Я опустилась обратно, почувствовав, как все-таки предательские слезы начинают скапливаться в уголках глаз. Нестандартный подход. Но это мне показалось таким милым и трогательным, что я готова разрыдаться. Ярослав не гладил меня по спине, говоря, что все будет хорошо, не запер в больнице под постоянным наблюдением врачей, не смотрел на меня с жалостью. Он знал, что мне это не надо. Он понимал, как на меня воздействовать, куда нажимать. И мне не нужны были банальные слова. А он их и не сказал. Тут уж точно впору разрыдаться.
Поднявшись под пристальным, теперь зеленовато-ореховым взглядом, я обогнула стол и со спины обняла Ярослава, поцеловав в щеку.
— Спасибо, — сказала в самое ухо.
Он молчал, как мне показалось, слишком долго, а потом погладил мою ладонь. Слов мне сейчас не надо было. Он меня чувствовал, он понимал. Но я должна была сказать.
— Ярослав, за последние месяцы мы слишком много наворотили. Мы просто в своем сумасшествии, в какой-то гипертрофированной мести потеряли себя. Но мы смогли сделать что-то хорошее, тоже вместе. И этот маленький человек не виноват ни в чем. Я не хочу, чтобы его коснулись все наши грехи. Их должны искупать мы, а не он.
Одно движение — и я оказалась у него на коленях. Все-таки говорить было проще, когда я не смотрела ему в глаза. А теперь так близко, так невыносимо. Я чувствовала его дыхание на своей щеке, потом на подбородке.
Нам обоим больно, но пытаемся не показывать, что творится внутри. Раскрываемся, но не до конца.
— Дина, — он провел рукой по моим волосам, — мы разберемся. Нормальными мы вряд ли станем, но можем попытаться. Будем бесить друг друга, доставать, бить посуду, а потом трахаться как кролики.
Может, мы действительно ненормальные, но нарисованная картина мне понравилась. Тихое счастье — это явно не про нас. Будет сложно, безбашено, но по-настоящему.
— Вот с этим придется подождать, — улыбнулась я, а потом сказала уже серьезнее: — Я боюсь…
— Понимаю.
Ярослав прижал меня к себе сильнее, поцеловав в шею. Прямо чувственный момент. И от этого стало как-то неловко. Да, еще многое нам предстоит. Я отстранилась и спросила:
— А еда у нас есть?
— Ну вот, — усмехнулся мне в шею, — это уже больше похоже на нормальность. Надеюсь, и дальше так будет. Только готовить я не умею.
— Я умею, — поднялась и открыла холодильник.
Конечно, за день там не прибавилось продуктов. Я покачала головой и повернулась к Ярославу, обреченно вздохнув:
— Доставка?
Он кивнул и достал телефон. В несколько кликов решил проблему с едой, а потом заметил:
— Завтра заедем в магазин.
Так обыденно. Так просто. Вот и как здесь не расплакаться? Но на это нет времени. Я бы сейчас с удовольствием послала все и всех к черту, чтобы насладиться этими минутами, потому в завтрашнем дне я все так же была не уверена. Если Ярослав что-то сказал насчет моей беременности, то мои сомнения по поводу нас он никак не обозначил. Даже не касался этой темы. А значит — и сам не уверен. Хотя идея с кроликами довольно красноречивая, вот только какая-то призрачная.
— Что опять? — спросил Ярослав, когда я снова устроилась напротив.
— Я говорила с Алесей.
— Это я понял уже, — начало разговора ему не понравилось. — И что?
— Она сказала, что у Алисы была привычка зашифровывать поздравительные послания. Это были и соотношения цифр с буквами алфавита, и книжные коды. Но тут я подумала, что на все это надо время. Сделать гравировку на кольце, написать письмо… Не проще ли просто рассказать все тебе?
— Я неделю был в командировке, — закрыл Ярослав лицо руками, как будто чувствуя себя виноватым. — Приехал в ту ночь, когда Алиса…
Ему было больно говорить о ней. Он любил ее, но я не ревновала. И дело не в том, что не стоит ревновать к умершей жене, а в том, что это была другая любовь. Он всегда будет ее любить. И Алиса всегда будет между нами — только не призраком, а скорее ангелом-хранителем.
Глава 16. Ярослав
Кто-то из нас должен был… И это был я. Сам не осознавал все до конца, не принял еще всего, но вел себя… Хрен знает, может, и правильно. Я просто не знал, что именно надо делать, что сказать. Я слушал ее.
Не знаю почему, но мне было больно от каждого ее слова. Не верит, не доверяет, не признает. А мы же, блядь, смогли сотворить чудо. Черт знает, какой бес в меня вселился, но я вдруг захотел, чтобы потом маленький человечек лег мне на руки. Да, я еще не осознал, что она беременна. Да, мы два идиота, которые не уверены в своем будущем. Но, черт возьми, мне нужна эта женщина, такая чокнутая, и мне нужен этот ребенок.
Находясь под одной крышей с Алисой, я никогда не задумывался о детях, а сейчас вдруг захотел, остро, до боли, что мне нужен ребенок именно от Дины. С такими же медовыми глазами, такой же борец. Я верил: он будет жить. Я знал: она не смогла бы забеременеть ни от кого, кроме меня. Идиотизм чистой воды, но так мне казалось. Сочетание очень живучих генов.
А она боится. И не верит в нас… Я тоже не верю — все еще чего-то жду, а ждать больше нечего. Она отдала все, она сказала, но не верит тоже. Мы наломали дров немало, так что притираться нам друг к другу придется долго.
Но между нами… Бля, все по-другому. Теперь — да.
И я действительно хотел попробовать. Пусть не получится, пусть я мазохист, но хочу, чтобы она сводила меня с ума каждый день.
О смерти Алисы я говорить не хотел. Мне постоянно казалось, что я был виноват. Возможно, если бы был рядом… Но уже ничего не исправишь.
Звонок в домофон прервал мои размышления. Я вышел в коридор и посмотрел на экран. Курьер. Открыл замок калитки и дверь, принял заказ, расплатился и вернулся в кухню. Дина стояла у окна спиной ко мне, но задумчивое выражение лица можно было рассмотреть в отражении окна.
— Ужин, — сказал я.
Она повернулась и вдруг заметила:
— Я даже не знаю, как она умерла.
Можно было бы закрыть эту тему, но из-за моих уже фантомных болей не стоит снова выстраивать стену. Хотя она могла все узнать из новостей, но спросила у меня. Не это ли ее какой-то шаг к… чему-то, в общем.
— Я покажу тебе. Но сначала поешь.
Она улыбнулась, едва заметно, и подошла к столу. Как-то все слишком по-семейному, как будто мы который год живет вместе. Ели мы молча. Она торопилась, я растягивал. Не хотел вспоминать. Не хотел снова проходить через смерть.
Но время неотвратимо бежало, и я понял — пора.
— Идем, — сказал, поднявшись.
Она так уловила мое настроение, схватив за руку:
— Ты можешь просто рассказать. Не обязательно показывать.
Да, я мог. И в то же время мне было настолько тяжело, что разговоры никогда бы не передали это.
— Дина, идешь?
— Иду, — ответила она.
Мы вышли из дома, я выгнал машину из гаража, собираясь отвезти ее на то самое место. Но старая иномарка не вовремя перегородила нам путь и остановилась. В движениях и поведении вышедших из машины явно читалось — менты. Не знаю, как распознал, может, потом личный психолог расскажет.
— Дина, будь здесь, — сказал я и вышел из машины.
Я не ошибся. Мне сразу ткнули двумя удостоверениями. Я ждал чего угодно, но слова «отдел по борьбе с экономическими преступлениями» меня удивили. Они стандартно представились, спросили, Ратомский ли я, а после утвердительного ответа попросили проехать с ними. Не отдыхается людям по вечерам, да и другим не дают.