Мне нужно разложить по полочкам ситуацию, чтобы помочь себе справиться, я не собираюсь утопать в жалости к себе, я просто хочу разобраться, возможно даже найти объяснения поступку Филатова. Пытаюсь вспомнить, о чем говорил Максим, но кроме слова «шлюха», пульсирующей в голове назойливым маячком, ничего не приходит на ум. Только его брезгливый, озлобленный взгляд и некогда любимые губы, извергающие ядовитый поток оскорблений. Я не могу определить, что ранило сильнее: унизительные слова, брошенные при Кристине и ее родителях, либо бессовестное осквернение личного, касающегося только нас двоих, публично обнаженное перед всеми.
Снова закрываю лицо руками, прячусь в домике, сгорая от стыда и позора.
Данила и Полина Андреевна звонили несколько раз, но я не смогла взять трубку, черт, да я теперь никогда не смогу смотреть им в глаза.
Что же ты натворил? Глупый, импульсивный мальчишка…
Громкий стук в дверь, пугает до чертиков. Подскакиваю со стула и несусь в прихожую под нетерпеливые удары по входной двери. Мне так страшно, что мое воображение начинает истерически рисовать кошмарные картинки. Я боюсь подходить к двери и смотреть в глазок, но ручку с обратной стороны кто-то настойчиво дергает, побуждая прильнуть к двери.
— Саша, открой, это я.
Не могу поверить. Мне же не кажется?
Дергаюсь с очередным крепким ударом.
Господи, да он сейчас перебудит весь подъезд.
Срываюсь в комнату и закрываю дверь, чтобы не разбудить маму с Никитой.
Зачем он пришел? Что ему еще от меня надо? Мало было унижений, так решил рассказать всему подъезду, какая я шлюха?
— Саша, открой, блть, — орет этот ненормальный.
Что мне делать? Хватаюсь за голову и начинаю метаться по прихожей. Встаю на цыпочки и вижу Максима, облокотившегося на мою дверь.
Удар. Отскакиваю от двери, нервно сминая губы.
— Нам нужно поговорить, открой, мать твою, дверь. Я знаю, что ты не спишь.
Господи, да за что мне все это?
«Перцовый баллончик», — вдруг осеняет меня.
Роюсь в рюкзаке, когда дверь в комнату тихонько приоткрывается.
— Саша, что происходит? Кто там? — мама в длинной хлопковой сорочке стоит в дверях и щурится от исходящего из кухни света.
— Саша, открой, пожалуйста, — снова орет придурок.
Ошарашенная мама смотрит на меня глазами, полными удивления и непонимания.
— Мам, все в порядке, иди ложись. Я разберусь, — пытаюсь говорить спокойно, но мой голос дрожит, и от мамы это не скроешь.
— Саша, кто там? — не унимается мать.
— Мам, иди, — рявкаю я.
Мама хмурится, но уходит, прикрывая за собой дверь. Выдыхаю.
Нащупываю заветный предмет, зажимаю в руке и резко распахиваю дверь.
Выставляю вперед руку, пока Филатов не успевает опомниться и среагировать.
— Убирайся! — не разжимая губ тараторю я, — убирайся, пока я не вызвала полицию! — направляю на него баллончик, вставая в воинственную позу.
— Саш, — Филатов обороняюще поднимает руки ладонями вперед, давая понять, что безоружен.
— Уходи отсюда и больше никогда здесь не появляйся, ты меня понял? — повышаю голос я.
— Саш, давай поговорим, прошу. Я был не прав, Саш.
— Ты совсем ненормальный? Зачем ты приперся? Я не хочу тебя не видеть, не слышать, — хватаюсь за ручку, собираясь зайти в квартиру, но эта сволочь хватает меня за локоть, принуждая обернуться.
— Не трогай меня, не трогай, — шиплю я и одергиваю руку, — не смей прикасаться своими грязными руками.
— Саша, прости. Саш, выслушай меня, пожалуйста, — стонет Филатов.
Я принципиально не смотрю ему в лицо, не хочу видеть его лживые, наглые глаза.
— Убирайся.
— Я никуда не уйду, слышишь.
— Разговор окончен, с меня хватит, — вновь берусь за ручку и открываю дверь, но Филатов удерживает ее своей огромной медвежьей лапой.
— Я не дам тебе спать. Если ты уйдешь, я буду всю ночь долбить в дверь, пока не откроешь и не поговоришь со мной.
— Ты пугаешь ребенка, — хнычу я.
У меня не хватает сил вести с ним словесную борьбу, я хочу домой, чтобы не видеть и не слышать его.
— Шумахер дома? А разве…
— Дома, вместе с бабушкой, — толкаю его в грудь, — и если сейчас я не зайду домой, мама вызовет полицию. Так что отвали от меня.
Максим одной рукой перехватывает мои кисти и зажимает их за спиной, а другой притягивает к себе и утыкает носом в свою грудь. Я чувствую, как долбит его сердце и с каким невыносимым давлением перекачивает его отравленную кровь. Чувствую, какой он горячий, вдыхаю его запах, от которого буквально сходила с ума, перемешанный с запахом алкоголя. Позволяю себе лишь на секунду прикрыть глаза и утонуть в таком родном и любимом аромате.
— Уходи, пожалуйста, — устало шепчу я, — ненавижу. Я тебя ненавижу.
— Я никуда не уйду, — так же тихо шепчет на ушко Максим, обдавая горячим воздухом, — не уйду, слышишь? Буду сидеть здесь, под дверью, пока не простишь.
Это невыносимо. Я совершенно измотана и выжата. Сейчас кроме равнодушия и отстраненности я не чувствую ничего. НИЧЕГО.
— Делай, что хочешь. Мне все равно. Отпусти меня, — вырываюсь и его адского плена.
— Никогда больше не отпущу, — сильнее сжимает меня.
У меня не остаётся другого выхода. Глубоко делаю вдох, закрываю глаза и нажимаю спусковой клапан перцовника.
54. Максим
Уже ровно две недели я не сдаю свою оборонную позицию. Встречаю ее после работы, веду до детского сада, потом до продуктового магазина, а потом домой. Она видит меня и знает, что я всегда рядом. Я не подхожу, но и не прячусь. Я хочу, чтобы она вновь научилась мне доверять, и раз уж я сказал, то не уйду, пока не простит, именно так я и делаю. Я поднимаюсь по лестнице вслед за ней и потом сижу возле ее двери до полуночи. Я все еще надеюсь, что она ко мне однажды выйдет. А потом я ухожу. В свою съемную пустую панельную однушку, в соседнем доме. Я снял ее, чтобы спать и принимать душ, я даже не знаю, какого цвета обои в комнате и есть ли в кухне холодильник. Утром я также провожаю ее до детского сада, потом до остановки, а следом до работы.
Весь день я кручусь с проектом, обивая пороги своими двумя. Без тачки хреново, но не катастрофично, чуть позже возьму себе что-нибудь под жопу. Пока моя рыжая Веснушка меня упорно динамит, я усердно рву задницу, прокладывая дорогу в наше счастливое будущее. А в том, что оно будет счастливым- я ни грамма не сомневаюсь.
— Доброе утро, — здоровается со мной мужчина с четвертого этажа.
Рядом с ним крутится рыжий мохнатый пес Адик. Адольф. Не самое лучшее прозвище для шпица. Адик обнюхивает меня и как-то странно корячит свой маленький зад. Ну нет, давай еще ты меня обоссы. Даже глупая псина понимает, какое я ничтожество. Что ж, если это в качестве наказания, я готов принять даже это дерьмо, только пусть она меня простит.
— Доброе, — киваю я.
— Сегодня как? — спрашивает мой собеседник с четвертого этажа.
Все, кто здесь живут, меня уже знают. Точно так же, как и я их. Да мы за две недели стали, блть, одной семьей. Это в первые дни мне приходилось отстаивать свое место, потому что чужой, здоровенный мужик, сидящий весь вечер в подъезде у стены, согласитесь, выглядит, как минимум, подозрительно и опасно.
А потом они привыкли. Я даже обзавелся здесь группой поддержки, вот, как сейчас, например.
— Пока так же, но я не отчаиваюсь, — отвечаю своему сочувствующему.
— Ну держись, сынок, — мужчина протягивает мне руку, и я крепко пожимаю ее.
Мне кажется, что меня уже воспринимают в качестве сторожевого пса. И я предполагаю, что в скором времени, у меня появится собственная миска с водой и кормом. И коврик.
В первые дни я пытался поговорить с Сашей. Отлавливал ее после работы, извинялся, клялся, уговаривал, но каждый раз сталкивался с пустым отсутствующим взглядом. Она заблокировала меня. Просто закрылась. Она ничего не говорила, не отвечала и даже не плакала. Я ждал хоть какой-то сраной эмоции: пусть бы кричала, ругалась, обзывалась, угрожала и проклинала всеми проклятиями мира, я был бы счастлив. Но она просто молчала. И это меня бесило, убивало надежду и рвало на части. Я даже притащил ей букет цветов. Букет, мать его, цветов. Только они потом украшали уличную урну. Больше я не экспериментировал.
