– Она холошая. И класивая.
– Да, брат, – отвожу взгляд в сторону, – очень хорошая. И самая красивая.
Только я был недостаточно убедителен в своих чувствах. Не успела она меня полюбить. Не приняла мои руку и сердце.
Испугалась? Я оправдываю ее тем, что да, испугалась. Замуж после нескольких дней знакомства плюс принять чужого ребенка не каждой женщине под силу.
Я, считай, вернулся в исходную точку, не одолев сложнейший ребус. Надо было действовать по–другому. И я найду решение, пусть для этого потребуется чуть больше времени. Сдаваться не собираюсь.
– А ты на лаботу сегодня не пойдешь?
Работа! Надо хоть Ромке позвонить, предупредить, что Костя в больнице, а я с ним. Но только я вытаскиваю телефон из кармана, как дисплей загорается сам.
– А вот и дядя Рома. Хочешь поговорить с ним?
– Хочу!
Костик телефон берет осторожно, двумя руками. Такое ощущение, что и говорить по нему он будет впервые в жизни. Боится.
– Давай я видео включу.
Вертинский неслабо офигевает, когда видит нас с Костей, да еще и в больничной палате. Быстро закругляет разговор коротким "щас приеду", и действительно, не проходит и двадцати минут, как дверь в палату распахивается, являя нам моего друга.
– Привет, бойцы! – сотрясает воздух в детской палате Ромка.
Пацаны буркают приветствие, а Костян с ответным "пливет!" подскакивает и обнимает его так же крепко, как меня. Укол ревности превалирует над чувством опустошенности и огромной потери.
– Здарова, Костян! Смотри, что я тебе привез!
Роман лезет в карман и достает оттуда рулетку. Свою любимую, рабочую. Знает, гад, чем купить моего пацана.
– Ух ты–ы! Лулетка! Мне?
– Тебе, конечно. Ты же наш помощник, а как помощник без инструмента? Непорядок!
С задумчивой улыбкой наблюдаю, как Костик с самым серьезным видом разбирается с новой игрушкой. Начинает замер всего и вся – от наших с Ромкой пальцев, до ножек у кровати и ширины подоконника. Измеряет, зажимает пальчиком цифру и бежит к нам, спрашивает сколько это в сантиметрах.
Роман, пару раз покосившись на меня, делает свои какие–то выводы и, как только нас выгоняют из палаты и из больницы в целом, так как часы приема закончились, насильно тащит меня в кафе на разговор.
– Рассказывай! – не просит, приказывает, получив свою порцию кофе и оставив без ответа заигрывающую улыбку хорошенькой официанточки.
---
33. Катя. Разбила, растоптала, уничтожила
– Гад! – в сердцах ругаюсь на очередного лихача, что обгоняет меня, обрызгивая мою малютку грязной дождевой водой. Темные потеки стекают с окон, как и слезы с моих щек. Щетки послушно растирают, размазывают грязь по стеклу снаружи. Пальцы, ладони, даже предплечья тоже мокрые от обилия воды, ручьями бегущей из глаз.
А так мне и надо! Дура! Дура! Дура! Господи, какая же я дура! Что я наговорила Глебу? Зачем? Очернила его в своих мыслях и озвучила эту чернь, а он… Он самый искренний, самый открытый и добрый человек, что только встречался в моей жизни. Идеальный мужчина.
Но нет, не идеальный. Вместо того, чтобы познакомиться как все нормальные люди, придумал какую–то мутную схему. Подговорил Киру, своих друзей. Заявил (да, нахально заявил!), что будет жить теперь с нами, в нашей с дочкой квартире! Куда вход особям мужского рода вообще–то был запрещен! Втерся в доверие, обаял своей невозможно обаятельной улыбкой. Влюбил.
А все зачем? Чтобы разрушить мой устоявшийся мир. Жениться и усыновить мальчика. Чужого ребенка!
А я не хочу замуж! И не готова к еще одному ребенку!
"Ты пахнешь мамой" – меня до сих пор рвет от этих слов и взгляда черных угольков маленького мальчика! Зачем Глеб впутал его в наши отношения?
Гад! Гад! Гад!
Все правильно я сделала! Поставила на наших отношениях жирный–прежирный крест. Как в тот день, когда разводилась с Игорем. Даже не сомневалась, несмотря на то, что под сердцем носила его ребенка.
Нам все эти годы было хорошо с Яной и Маргаритой Павловной. С моей кондитерской, коллегами. Ничего не изменилось! Ни–че–го!
А Яна… Яна забудет. И я забуду! Надо только немного времени.
Новый плеск грязи о стекло бьет как отрезвляющая пощечина.
Кого я обманываю?
Не забуду, не разлюблю и не смогу жить как прежде!
Сворачиваю в карман, глушу машину. Кладу руки на руль и со стоном падаю на них лбом, закрыв глаза. Слезы не вытираю, и они, щекоча подбородок, срываются на мокрое платье. Холодно. Зябко ежусь от сырости, не глядя включаю печку. Вентилятор услужливо гонит горячий воздух вперемежку с запахом Глеба.
Невыносимо гадко от самой себя!
Стоп–кадрами всплывают самые яркие моменты последней недели: первая встреча, улыбка, запах, руки. Цветы – семь чайных роз, а потом еще два букета в день рождения Яны – тоже по семь штук. Ярко–розовые ногти… Кстати, в больнице у Глеба лака уже не было, все–таки нашел, чем стереть "пометку". Усмехаюсь сквозь слезы – Янка выдумщица.
Поцелуй…
Ночь…
Костя...
И мои слова, которые, я видела, почувствовала, словно ножом полоснули Глеба: "Я не могу… извини…"
…
"Я просто люблю тебя, моя карамелька… Ты меня с ума сводишь…"
"Ты пахнешь мамой"
"У него глаза добрые, давай его купим?"
Забыть? Как это забыть? Не хочу! Не могу!
Обрела счастье и тут же его не потеряла, нет. Разбила, растоптала, уничтожила. Сама!
Дура!
Чего испугалась…
Вернуться назад и сказать, что это была минутная слабость? А поверит ли мне теперь Глеб? Как смотреть в глаза Костика? Ведь я его тоже бросила!
Нет, Катя, больше никаких сомнений! Любишь? Любишь. Значит, извинишься, сделаешь все, чтобы Глеб простил, и просто станешь счастливой на столько, на сколько вам уготовано свыше.
Договорившись с собой, открываю глаза, тянусь к сумочке, достаю телефон и…
Я не могу позвонить Глебу. Это неправильно.
Но все исправить еще можно. И я знаю как!
На душе от принятого решения становится легче.
Делаю несколько глубоких вдохов, вытаскиваю из бардачка изрядно похудевшую упаковку влажных салфеток, стираю остатки туши. Ну и видок в отражении зеркала! Глаза красные, нос опух, волосы после дождя висят безжизненными паклями.
Привожу себя в порядок. Ну как–то так.
Завожу двигатель и, вклинившись в поток машин еду туда, куда зовет сердце.
---
В свою спальню не то что зайти не могу, даже дверь открыть не смею и на кровать взглянуть. Слишком свежи воспоминания прошлой ночи.
В квартире оглушающе тихо и неестественно пусто. Бориска и тот куда-то спрятался, даже встречать не вышел. Переодеваюсь в домашний брючный комплект, что держу в запасе в шкафчике ванной, занимаюсь уборкой. Пытаюсь всеми силами отвлечься и не анализировать свой поступок, слова и реакцию на них Глеба. Исправить ошибку не получилось.
Дабы заглушить противный внутренний голос, подтверждающий, что его хозяйка дура, врубаю громкую музыку и с остервенением начинаю мыть окно. Не получилось сегодня – получится завтра!
Увлекшись, вздрагиваю, когда кто–то выключает музыкальный центр.
Маргарита Павловна и Яна, обе уперев руки в боки, наблюдают за сумасшедшей мной.
– Привет! – нервно улыбаюсь.
– А где Глеб? – с претензией в голосе спрашивает дочь.
– Его не будет. У него дела. Срочные.
Вру неубедительно. Янка, поджав губешки, сбегает в свою комнату. Без объяснений поняла, почувствовала, что натворила ее мать.
Обессилено падаю в кресло, бросив тряпку.
– А ты чего раскисла? Расстроилась?
Ничего от Маргариты Павловны не утаить, насквозь меня видит.
– Не то слово...
Она подходит ко мне, по–матерински прижимает мою голову к себе, гладит. И мне так хорошо становится, спокойно. Есть у меня родной человек, который простит за любую совершенную глупость. Будет любить всегда, какие бы неправильные поступки его ребенок не исполнил.
