— Ты сейчас возьмешь деньги, пойдешь домой, соберешь шмотки, сядешь на поезд и уедешь, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах мы тебя не видели, а если ты этого не сделаешь, то я обещаю, я клянусь лично настучать на тебя кредиторам! — и, сделав короткий вдох, повысила голос: — Понял?!
— Где я возьму деньги?
— У нас с Глебом.
— Нет! — хором выкрикнули мы с Русом.
— Ты с ума сошла?
— А как же наш переезд?
Иволга повернулась ко мне.
— Пожалуйста.
— Хочешь, чтобы я отдал этому наши деньги? Которые я заработал?
— Да.
— После того, как он дважды меня избил?
— Да.
— Почему?
— Потому что я прошу.
Это был второй звонок. Или двадцатый? Не знаю. Теперь, в преломленном свете прошлого, каждое движение Ивы отдаётся хрустальным звоном. Звук разбивается о стены, осыпается вместе со штукатуркой под ноги, обнажив трещины. Кажется, это я трескаюсь и ломаюсь на части, забывая её взгляд, её голос и запах. А забывать нельзя, ведь если не смогу помнить, не смогу и писать.
Итак, Иволга смотрела прямо и пристально. В который раз я поразился выразительности этих тёмно-карих глаз: сейчас они были такими серьёзными, такими тоскливо-надломленными, будто я снова хочу выгнать их обладательницу на улицу, в темноту и неизвестность летней ночи.
Я подошёл к шкафу. Достал оттуда тугую пачку купюр, перетянутую Ивиной резинкой для волос. Швырнул деньги Светлицкому, надеясь, что попаду в лицо, но удалось лишь задеть по груди.
— Вали отсюда, сейчас же!
Светлицкий покорно поднялся и неровными зигзагами поплелся к выходу. Уже в дверях, до которых он добрался кое-как, гопник обернулся.
— Спасибо.
В полной тишине Иволга вернулась в комнату, сдернула с дивана накидку и понесла её в ванную.
— Стирать поставлю!
И, словно только этих слов все и ждали, друзья вокруг взорвались возмущенными криками.
— Ты совсем двинулась?
— Глеб, ты чё вообще? Почему ты её послушал?!
— Да потому что под каблуком!
Я не отвечал. Ждал, пока вернётся мелкая.
— Ну, чего на дерево бросаетесь? — Ива не заставила себя ждать, лёгкой походкой проскользнув мимо Лены. — Отдали — значит, так надо было. Не считайте чужие деньги.
— Когда его снова изобьют, мне не звони, — хмыкнул Рус. — Вы с Глебом в альтруисты подались?
Иволга вздохнула и плюхнулась на не заправленный диван.
— «Распните и выньте моё доброе сердце. Может быть, вы станете немного добрей…». Правильно ведь поют, гады!
— Чего? — не поняла Мила.
— А если бы на его месте сидела я? — мелкая вздернула носик. — В сущности, теперь он обречён на такое же бегство. Только в случае с бабуинчиком на кону стоит не свобода, а жизнь. Денег у нас было… Чуть больше ста тысяч?
— Ага, — вяло отозвался я. — Примерно так.
— Расплатиться ими он точно не сможет. Что ж… Глебка, мы ещё поживём в Сибе, ты же не против?
— Совсем не против, — я присел рядом и провел рукой по её разбитой коленке. Недавно Ива поскользнулась на лестнице.
— Чудно. Спасибо, что понимаешь.
Я посмотрел на друзей. Они пялились на нас, как на двух редких экзотических зверушек. Было ощущение, что я и Иволга облиты одной краской, и потому выделяемся на фоне происходящего.
— Вы так изменились, — заметила Лена.
— Ты это, больше к нам бывших не води, — отозвалась Ива. — А то так на переезд и не соберём!
Лена потупилась. Неловкое молчание тянулось по комнате, как жвачка, прицепившаяся к сапогу.
— Клёво посидели, — хмыкнула красноволосая. — Может, заново попробуем? Отметим отмену переезда?
— А надо? — пискнула Мила.
— Надо, — я решительно поднялся на ноги. — Рус, помоги принести стол из кухни!
***
Остаток вечера я бы назвал ломаной вечеринкой. Все старались вести себя, как обычно, но получилось только напиться. Мы с Русом затеяли какой-то глупый, никому всерьёз не интересный спор, Милка спряталась в экран телефона, Лена с Иволгой каким-то образом оказались на кухне, откуда вернулись довольно быстро и со странно весёлыми физиономиями. Поймите правильно: всё это я припоминаю только сейчас, спустя продолжительное количество времени. Может быть, и не было никаких странных улыбок, любопытных взглядов Лены. И Иволга не отлучалась в ванную, вернувшись оттуда с блестящими красными глазами.
Возможно ли, что та ночь — лишь мой пьяный бред, проявленный с неверной плёнки воспоминаний?..
Точно знаю, что разошлись все уже после полуночи. Мы с Иволгой забрались под одеяло, но прижиматься друг к другу не спешили. Маленькая легла на спину и уставилась в потолок. Я устроился на боку, наблюдая за ней.
— Что не так?
— Ты. Знаешь… Сегодня я узнала две вещи. Во-первых, ты спал с Леной, в марте. Во-вторых, ты готов по первой моей просьбе отдать плоды своего труда гопнику, дважды тебя избившему. Это и есть отношения? Это ты называешь любовью?
— Ив…
— Отвратительно. Мне отвратительно, и самое отвратительное во всей этой отвратительности то, что я тебя понимаю и прощаю. Потому что нет сил не простить, не хочется и не можется больше с тобой ругаться. И мы просто должны выспаться, а потом жить дальше, выстраивая на таком дерьмовом фундаменте что-то нормальное.
Наверное, следовало тогда довести этот разговор до конца. Но я до сих пор не могу представить, как это можно было сделать. «Прости» было бы недостаточно, от объятий Иволгу тошнило, а другие слова и сейчас вмерзают в нёбо, как только я вспоминаю наш разговор.
Выходит, в жизни есть вещи, после которых невозможно просто попросить прощения. Их нельзя объяснить и представить в выгодном свете. Предательство не оправдать ничем, кроме собственных низости и слабости. Оттого оно и связывает по рукам и ногам, делая тебя совершенно беспомощным перед чувством собственной вины.
Измене нет и не будет прощения. Она, может быть, со временем затрётся и потускнеет, но останется с вами навсегда, заледенев во взгляде преданного человека. И ты никуда от этого не денешься, пока измена не перетрёт нить ваших отношений.
И тогда, только тогда ты ощутишь, как холодно бывает в постели по утрам.
***
Нас разбудил звонок в дверь. Иволга вскочила первой, но я успел одеться быстрее.
— Кому неймётся в такую рань? — пробурчала мелкая.
— Сейчас выясним!
Я, наконец, добрался до двери и рывком распахнул её.
На пороге стоял приземистый лысеющий мужчина лет сорока. Дорогой, аккуратно выглаженный костюм сидел на нём, как влитой, но одутловатые щёки и выпирающий вперед живот говорили о сидячем образе жизни. Круглое, правильное лицо неуловимо напоминало мне кого-то, но кого — вспомнить было решительно невозможно.
— Здравствуйте. Чем могу помочь?
— Я… — начал было мужчина, но тут же замер, глядя через плечо.
Я обернулся. Иволга, возникшая в коридоре, медленно пятилась назад, шаря руками в поисках опоры. Казалось, из неё выпили всю кровь — настолько побледнела красноволосая. Губы Ивушки дрогнули, и тут я осознал, кого только что пустил на порог. Те же черты лица, почти одинаковые миндалевидные глаза.
— Папа?..
— Марина, поехали домой.
Глава 20. Недоступная
Этот день я запомнил на всю жизнь. Иволга подарила множество по-настоящему длинных суток, и всё равно именно в эти будто бы впихнули ещё пару часов. Вспоминая каждую минуту тридцатого июля, я не прилагаю никаких усилий: образы и слова сами всплывают на поверхность, оставляя горечь во рту и маленькие стёкла в глазах. Очистив их от эмоционального мусора, бережно укладываю на бумагу.
— К…Как?!
Ива продолжала пятиться, пока не уперлась спиной в холодную стену коридора. Отец красноволосой перешагнул порог, прикрывая за собой дверь.
— Я нанял частного детектива. Мы пообщались с проводниками, работавшими в день твоего побега, и узнали, что ты сошла в Новосибирске. Дальше след терялся, но детектив продолжал мониторить новости, базы полиции, больниц и моргов. Правда, они доходили до нас с запозданием в пару месяцев, так что только в мае я увидел тебя в списках посетителей одной из клиник.
