её кровати, хотел услышать его. Но вместо него ноздри защекотал запах свежей травы.
Чихнул. Кто-то переборщил с кондиционером для белья.
Глянул на часы: близилось к полуночи. Стоило отправиться в гости к Морфею, завтра снова дальняя дорога. Моргнул. Устало зевнул. Отвернулся к стене. Снова обнюхал, как собака подушку и разочарованно откинулся на спину, чихнув под запах свежескошенного сена. Всегда выбирал «зимнюю свежесть», потому что от «лугов» начинало щекотать в носу.
Сон не шел. Я терпеть не мог ночевать у посторонних, плюс желание добраться до Богданы заполнило каждый миллиметр моих мыслей. Подождав для подстраховки полтора часа и убедившись, что дом наполнился сонной мантией, я осторожно поднялся с кровати и направился в противоположное крыло. Миновал спящего отца, комнату, где спали Варя с бабулей и ужом проскользнул к Дане. Та, на удивление, тоже спала. Проснулась лишь, когда я склонился над ней, но я успел зажать её рот ладонью до того, как она закричит. Второй рукой перехватил нежное запястье, сжимая его, чтобы тонкие пальцы выбросили нож, который лежал, по всей видимости, под подушкой.
— Не кричи. Это я, — прошептал, склоняясь над ней.
Я всегда делал то, что хотел и считал нужным. Не принимал советчиков, думал своей головой. Мне было плевать на мнение посторонних. Я сам себе авторитет и в состоянии принять решение. И сейчас я поступил так, как желало все мое нутро. А оно истошно выло, требуя эти пухлые, сладкие губы. Под шепот своего внутреннего зверя, как вор, я и прокрался в другое крыло к той, чей запах меня манил, и отпустил контроль погулять.
Впился в желанные губы со всей жадностью, на которую только был сейчас готов и сразу углубил поцелуй. Притянул Дану к себе за затылок и второй рукой обхватил спину, пальцами изучая позвонки, ища покорную застежку бюстгальтера. Она оказалась безропотной под моими пальцами, по сравнению со своей владелицей. Та отчаянно пыталась вырваться, упиралась ладонями мне в грудь.
— Отпусти, — прошипела, боясь разбудить родителей.
— Не могу, — честно ответил и стал одаривать поцелуями нежную шею. Вкусную, сладкую. Манящую. У девчонки по-любому останутся засосы на память, но мне было плевать. Рядом с ней я превратился в безумца и ловил от этого истинный кайф.
— Той девушки тебе оказалось мало?
— Какой девушки? — не сразу понял о ком она. — Ааа, ты про Марину? Это моя родственница. Я её не трахал, если это тебя так волнует.
— А почему она тогда была в твоей рубашке? — шикнула и вновь попыталась оттолкнуть меня. Тщетно. Я сильнее.
— Потому что пить не умеет. Залила свое платье выпивкой, заблевала мне полхаты. Дан, я не промышляю потрахушками с родственницами, если до тебя еще не дошло, — выдохнул ей в рот и прикусил ей нижнюю губу.
До неё-таки дошло. В маленькой головушке что-то щелкнуло и пазлы сложились в единую мозаику. Приняла. Потянулась на встречу моим поцелуям, как жадная львица, притянула к себе, желая слиться воедино и едва слышно застонала, когда проклятый лифчик улетел куда-то в темноту. Если до этого момента я мог сказать, что безумец в доме только я, то сейчас с уверенностью бы заявил: безумцев было двое и им это до умопомрачения нравилось.
Плевать на все. Гори все оно пропадом. Есть только шаткий миг, который может стать знаменателем твоей судьбы, а есть жалкий страх, сопровождающийся в будущем коварным «а если бы». Я выбрал миг. Пусть короткий, но настоящий. Плевать.
Наши языки сплелись воедино в самозабвенном танце. Казалось, оба забыли обо всем, что обретало реальность за дверьми спальни, углубляясь в пучину морока. Она сладкая, ненасытная, жадная. Вкусная. Даже если она — моя долина ада, в котором мне предстоит вариться всю оставшуюся жизнь, я готов вечно быть её пленником, чтобы ощущать влажную тропу поцелуев, что вела от шеи по груди к паху. Готов был навеки окунуться в страдания, чтобы только любоваться тем, как она играется сама с собой и дразнит меня. Готов был подписать договор с дьяволом только в обмен на то, чтобы еще не раз оказаться в ней. Такой узкой, горячей и влажной.
Моей.
Пробки выбило в момент, когда Дана застонала мне в рот и опустила шаловливые пальцы на уровень ширинки. На этот раз она была смелее и пыталась сама вести, диктуя свои правила. Я поддался, хотя давалось с трудом, меня трясло как наркомана при ломке от нетерпения.
Откинулся на пропитанную наркотическим запахом клубники простынь и заворожено следил за каждым жестом. За каждым движением. Слюной исходил, когда одаривала ласками, глухо застонал, когда ее русые волосы защекотали пах и потерялся в пучине кайфа, когда ощутил ее губы на изнывающем в жажде разрядки члене.
— Мы так далеко не уедем, — прохрипел и притянул её к себе, с трудом сдерживаясь от скоропалительной разрядки. — Иди сюда.
Мне хотелось её всю и сразу. Во всех позах. И этой ночи мне было мало, и Дане тоже. Родители за стенкой мешали отдаться полностью накатившей похоти, поэтому приходилось глушить стоны в поцелуях, в чем был свой кайф. В какие-то моменты мы ощущали себя подростками, которые боялись, что их застукают строгие родители, и это безумно возбуждало.
Очнулись оба, когда не было сил пошевелиться. Я поймал дзен, пока Дана лежала на моем плече, вырисовывая узоры на груди. Мои пальцы в это время закапывались в полюбившиеся волосы, сооружая из них нечто отдаленно напоминающее модную небрежность. Мы пытались отдышаться и прийти в себя. То есть, вернуться в реальность. А в ней не всегда язык общения основан на поцелуях с фрикциями. Тут есть место разговорам. Речам, которые я как любой мужик не особо-то и любил.
— Глеб, — робко начала она, подтверждая мои догадки, — понимаю, не время, не тот момент, но я все же спрошу.
Пауза — символ вопроса.
Я промолчал, ожидая продолжения, прекрасно зная, о чем она хочет поговорить. Её, как и любую женщину, интересовало будущее.
— Что между нами? — нервно сглотнула и подняла голову.
— А что между нами? — нервно хмыкнул и покосился на неё.
— Ты говорил, что та ночь будет единственной, но сам прокрался ко мне в спальню повторно. Что все это значит?
— Я не знаю, — честно признался.
А что юлить вокруг да около. Я и сам не знал, что со
