своей комнаты и продолжая что-то жевать.
Одет в чёрные спортивные штаны, жёлтые носки и синюю толстовку. На голове капюшон, а в руках небольшой чемодан и рюкзак, из которого торчат какие-то провода. Он выглядит довольным и немного взбудораженным, чуть ли не подпрыгивает на месте от предвкушения, перебирая свои пожитки. Простил мне очередной прогул его тренировки, как только я велел собирать вещи и готовиться к внезапной поездке, которая нарушила все мои планы.
Сегодня мы будем ночевать не дома. Если я вообще смогу уснуть. Сейчас об этом думать рано, важно как можно раньше выдвинуться в дорогу. Пока трассу окончательно не замело снегом.
– К бабушке обязательно заедем, но не сегодня. Одевайся давай.
– А куда? – разочарованно тянет Даня, запихивая ноги в коричневые ботинки.
– К Лесе поедем.
Сын вскидывает голову и быстро запихивает шнурки за язычок, не удосужившись даже завязать. Невесело усмехаюсь. Ну и спешка. В школу бы так по утрам собирался.
– С ночёвкой? Вау!
– Почти…
Я радости сына не разделяю, напряжён до чёртиков. В голове ни одной разумной мысли, все вокруг Земцовой крутятся. После разговора с её подругой прошло не больше получаса. Ничего конкретного эта дамочка сказать мне не смогла, единственное, что сообщила: Олеся в больнице. Ни диагноза, ни её состояния, ни что с ребёнком. Ничего.
Растянула мои нервы как пружины и бросила трубку, предварительно назвав номер больницы и палату. Я чуть было не решил, что эта хрень чья-то злая шутка. Только спустя тридцать секунд после этого внезапного звонка меня набрала Радова, и тогда я уже конкретно пересрал. Она заверила, что ничего страшного там не случилось, только от этих слов ни фига не проще. Под рёбрами шарашит так, словно я одолел полумарафон, которые уже года три как не бегаю. А всему виной чёртова неизвестность. Что там с моей девочкой и нашим малышом?
У самой Леси телефон выключен, и она до сих пор не выходит на связь. И это молчание с её стороны напрягает больше всего. Почему я узнаю новости от кого-то другого, а не от неё? Не заслуживаю её доверия? Так сильно презирает меня? От Радовой я узнал, что она в сознании, просто решила мне не звонить. Это меня совершенно не устраивает.
Чёрт…
Вот и гадай, твою мать, что там на самом происходит, за три сотни километров от меня.
Можно было бы дождаться утра и ехать тогда, как и планировал. Только я понимаю, что спокойно сидеть на месте и ждать не смогу, пока не удостоверюсь, что с моей Лесей всё нормально. Пока не увижу её, не прижму её к себе, не вдохну её запах… пока не буду рядом и не буду знать, что всё под контролем.
Плевать я хотел на её запреты. Не трогать, не целовать, не дышать рядом с ней.
– В машину давай, – поторапливаю сына, закидывая в багажник наши вещи.
– Может, цветы купим? – говорит Даня, залезая на заднее сиденье автомобиля. – И пирожных. Ну знаешь… девчонки любят всякое такое. Внимание, чувствовать себя особенными, единственными.
На последней фразе ребёнок начинает мямлить и краснеет, а я присвистываю, бросая на него удивлённый взгляд.
– Эй, юный Казанова, кто тебя обучил этим премудростям?
– Герман.
Почему я не удивлен тем, что это дело рук моего братца?
– За цветами обязательно заедем. Леся в больнице, ей будет приятно ощутить нашу заботу, – произношу, крепче сжимая руль.
– Она заболела, как мама? И не поправится? – после непродолжительного молчания интересуется Даниил.
Встречаемся глазами в зеркале заднего вида. Его лицо бледное и обеспокоенное. Он напряженно смотрит на меня в ожидании ответа, сжимая ладонями свои колени. Мы редко затрагиваем тему его матери. Я знаю, он её плохо помнит, но очень сильно любит. Мой долг сделать так, чтобы Даня её никогда не забыл. Но научился жить с этой утратой. Сохранил внутри себя эту любовь, чтобы даже сквозь года, когда детство останется позади, он мог согреть своего внутреннего ребёнка о те немногие воспоминания, которые у него остались.
– Поправится, конечно. Не переживай, – сглотнув образовавшийся ком, спешу скорее успокоить Даню. И себя заодно. – А потом мы заберём её к себе, если ты не против.
– Не против…
На днях риелтор нашла отличную квартиру в нашем подъезде, на несколько этажей выше. Светлая и уютная однушка с отдельной кухней. Полностью меблированная и укомплектованная техникой, заезжай и живи. Если что будет нужно для Леси, быстро докупим. Пока мы заключили договор с хозяевами на сдачу, но по их намекам я понял, что они не против её и продать в дальнейшем. Если Олеся думает, что сможет легко уехать после родов назад, то её ожидает небольшой сюрприз. Я её далеко от себя отпускать не собираюсь. Одну или с малышом, неважно.
Эта девочка медленно пробиралась ко мне под кожу. Аккуратно искала подходящий ключ к моему сердцу, перебирая тысячи вариантов и, кажется, не ведая сама, нашла его. Иначе как объяснить то, что я срываюсь к ней, несмотря на снежную пургу? Везу с собой сына и собираюсь поговорить с её семьей. С её отцом.
В больницу мы попадаем ближе к ночи. Никого, конечно, уже не пускают и нас настойчиво и в грубой форме просят убраться восвояси и приходить утром. Несколько оранжевых купюр решают эту проблему. И вот уже, натянув на ноги бахилы, мы с Данькой идём вслед за пожилой медсестрой, которая, не переставая, рассуждает о проблемах современной медицины и нехватке персонала и оборудования в их областной больнице.
– Вы бы всё-таки утром приходили. Тонус матки обычное дело. Покапаем её чуток и вернём вам обратно. Чего так запаниковали, папаша? Не первый раз замужем-то, – хмыкает медсестра, косо поглядывая на меня и сонного Даньку, который, зажав подмышкой свой планшет, шаркает ногами рядом.
Сам вызвался со мной пойти, попросил его разбудить, как приедем. Ждать до утра никто из нас не собирался. Мой сын. Треплю по его по волосам, он быстро улыбается и пожимает плечами, сбрасывая мою руку.
– В командировке был, увидеть хочу, – говорю я.
– Ну да. Пойду разбужу, там ещё четыре женщины вместе с вашей лежат. Они-то спать хотят.
Сердце как у пацана начинает шалить и подпрыгивает, когда останавливаемся перед белой дверью, ведущей в палату. Медсестра скрывается внутри, и через несколько секунд я слышу приглушенные голоса.
Сын напряжённо застывает рядом, вытягиваясь по струнке, и не сводит взгляда с двери, сжимая в руках небольшой подарочный пакет.
– Да иди сама посмотри, чего мне сочинять-то. Ой, не могу, ей-богу. Один ночью
