Слово, которым перемолвился Седрик с миссис Хизери, имело превосходные результаты, и даже леди Монтдор не выказала признаков презрения к чаю, который поспел как раз к ее приходу. В любом случае теперь, когда она вновь была счастлива, она сделалась гораздо благодушнее в отношении стараний «малых сих» вроде меня.
Ее внешность все еще заставляла меня невольно вздрагивать, хотя пора бы уже было привыкнуть к ее сияющей улыбке, порывистым движениям и бледно-голубым кудрям, несколько редеющим на голове, но не безобразно, а как младенческие кудряшки. Сегодня она была без шляпы, а ее волосы фиксировала лента из шотландки. На ней были простые, но хорошо сшитые серые жакет и юбка. Войдя в залитую солнцем комнату, она изящным, стремительным, феноменально гибким движением скинула жакет, открывая пикейную блузку и совершенно девичью талию. Тогда как раз стояла теплая весенняя погода, и я знала, что они с Седриком часто принимают солнечные ванны в специально спроектированной им беседке, в результате чего кожа у нее довольно неприятно пожелтела и выглядела так, словно ее требовалось вымочить в растительном масле, дабы она не потрескалась. Ногти покрывал темно-красный лак, и это изменение было к лучшему, поскольку прежде они были бороздчатыми и не всегда чистыми. Старомодные кольца из посаженных в ряд огромных бриллиантов, оправленных в золото, которые прежде так чопорно украшали ее одеревенелые пальцы, сменились квадратными бриллиантами в окружении изумрудов и рубинов-кабошонов, бриллиантовые серьги тоже поменяли форму, приняв очертания ракушек, и еще больше бриллиантов сверкало в паре брошей у ее шеи. Соня выглядела сногсшибательно.
Но хотя внешность у нее так сильно изменилась, личность осталась той же самой, и за сияющей улыбкой («сыр!») последовал прямой и резкий взгляд.
– Это ваш ребенок так ужасно шумит, Фанни?
– Да. Он обычно не плачет, но его беспокоят зубки.
– Бедняжка, – вздохнул Седрик, – а он не может сходить к дантисту?
– Ну вот, я добыла вам подарок ко дню рождения, Седрик. Впрочем, он не может быть сюрпризом, поскольку занимает весь пол в машине. Похоже, там, у «Паркера», считают, что он вам понравится, – это книга под названием «Хранилище искусств Аккермана» или что-то подобное.
– Нет, не может быть! – воскликнул Седрик, очень характерным жестом стискивая руки под подбородком. – Как вы добры ко мне! Как вы догадались? Где вы его нашли? Но, дражайшая моя, жаль, что это не сюрприз. Подарки ко дню рождения действительно должны быть сюрпризами. Я не могу помочь Соне вникнуть в истинный дух дней рождения. Фанни, что же делать Герою?
Я подумала, что Герой неплохо преуспел. Леди Монтдор славилась тем, что вообще не дарила подарков, будь то день рождения или Рождество, и никогда не нарушала своего правила даже ради обожаемой Полли, хотя лорд Монтдор обычно компенсировал это, делая дочери сразу несколько подарков. Однако Соня осыпала дарами – и притом ценными – Седрика, и я хорошо видела, что ей это доставляло большое удовольствие.
– Но у меня есть для вас сюрприз в дополнение к книге – нечто, что я купила в Лондоне, – сказала она, ласково глядя на него.
– Нет! – воскликнул Седрик. Впрочем, у меня было ощущение, что его удивление – наигранное. – У меня не будет ни минуты покоя, пока я не выведаю это у вас. Ах, зачем вы мне сказали?
– Вам нужно только подождать до завтра.
– Но предупреждаю, что разбужу вас завтра в шесть утра, чтобы узнать. А теперь допивайте свой чай, дорогая, и идемте, нам пора возвращаться. Мне не терпится увидеть, что Арчи натворил со всей этой бронзой. Он сегодня занимается Булем, и у меня возникла ужасная мысль – представьте, что он по ошибке соберет из этих деталей грузовик? Что скажет дражайший лорд Монтдор, если случайно наткнется на огромный Буль-грузовик в Длинной галерее?
Нет сомнений, подумала я, и лорд, и леди Монтдор радостно усядутся в него, и Седрик повезет стариков прокатиться. Ведь он совершенно их заворожил, и что бы ни делал, все казалось им вершиной совершенства.
5
Пришествие Седрика в Хэмптон, естественно, вызвало брожение во внешнем мире. Поначалу лондонское общество не получило возможности сформировать свое мнение о нем, потому что то был год, следующий за финансовым кризисом. В сущности, Седрик и финансовый кризис явились примерно в одно и то же время, и леди Монтдор, хотя сама и не затронутая кризисом, решила, что поскольку в Лондоне нет развлечений, то едва ли стоит держать Монтдор-хаус открытым. Она укутала мебель в чехлы от пыли, за исключением двух комнат, где лорд Монтдор мог бы остановиться, если ему надо будет отправиться в Палату лордов.
Леди Монтдор и Седрик там никогда не останавливались, они иногда ездили в Лондон, но только на день. Она больше не созывала в Хэмптон большие компании. По ее словам, люди не могут говорить ни о чем, кроме как о деньгах, а это слишком скучно, но я думала, что тут была и другая причина: на самом деле она хотела приберечь Седрика для себя.
Графство, однако, жужжало и гудело о Седрике, и люди мало о чем другом толковали. Вряд ли нужно говорить, что дядя Мэттью мгновенно понял, что слово «мошенник» безнадежно устарело. Хмурые взгляды, рычание, сверкание глазами и зубовный скрежет, что дотоле предназначались Малышу Дугдейлу, стократно усиливались у него при одной только мысли о Седрике и сопровождались вздутием вен и яростью на грани апоплексического удара. Выдвижные ящики в Алконли были освобождены от пожелтевших клочков бумаги, на которых все эти годы трухлявились объекты ненависти моего дяди, и теперь содержали новенькие чистенькие листки с тщательно отпечатанными черными буквами: Седрик Хэмптон. Однажды на оксфордской железнодорожной платформе произошла ужасная сцена. Седрик пошел к газетному киоску купить «Вог», куда-то задевав свой экземпляр. Дядя Мэттью, ожидавший там поезда, случайно заметил, что швы на пальто у Седрика отделаны контрастным кантом. Это вывело дядю из себя. Он обрушился на Седрика и принялся трясти его, как крысу. К счастью, как раз в тот момент, подошел поезд, и мой дядя, который ужасно боялся опоздать, отпустил Седрика и бросился к своему вагону.
– Никогда бы не подумал, – говорил потом Седрик, – что покупка журнала «Вог» может быть такой опасной. Впрочем, риск того стоил, там были прелестные весенние моды.
Дети, однако, были влюблены в Седрика и негодовали, что я ни за что не позволяю им встретиться с ним в моем доме. Тетя Сэди, которая редко занимала твердую позицию в отношении чего-либо, торжественно умоляла меня держать их от него подальше, а ее слово было для меня законом. Кроме того, с вершины моей умудренности как жены и матери, я тоже считала Седрика неподходящей компанией для молодежи, и когда знала, что он придет меня навестить, делала все возможное, чтобы отвадить любых студентов, которые могли случайно оказаться в моей гостиной.
* * *
Дядя Мэттью и его соседи редко приходили к единому мнению по какому-либо предмету. Он презирал их взгляды, а они, в свою очередь, находили его неистовые симпатии и антипатии совершенно непостижимыми, беря пример с уравновешенных Борли. Относительно Седрика, однако, все оказались единодушны. Хотя Борли не были ненавистниками вроде дяди Мэттью, у них имелись собственные предрассудки и существовали вещи, которых они не терпели, – к примеру, иностранцы, хорошо одетые женщины и лейбористская партия. Но самыми невыносимыми на свете для них были «эстеты – ну, вы понимаете – эти ужасные женоподобные существа – гомики». Таким образом, когда леди Монтдор, которую они также недолюбливали, водворила «ужасного женоподобного гомика» в Хэмптоне и когда им пришлось принять во внимание, что отныне и навсегда он станет их соседом, причем довольно важным, будущим лордом Монтдором, ненависть расцвела в их душах по-настоящему пышным цветом. В то же время они проявляли нездоровый интерес к каждой подробности, связанной с ним; эти подробности доставлялись им Нормой, которая, в свою очередь, получала их – стыдно признаться – от меня. Мне ужасно нравилось заставлять Норму изумленно разевать рот и в ужасе таращить глаза, и я не утаивала ничего, что могло поддразнить ее и взбесить Борли.
