– Основательный!
– Почему вы так его ненавидите, Фанни?
– О, не знаю, у меня от него мороз по коже. Во-первых, он такой сноб.
– Мне это нравится, – сказал Седрик, – я сам сноб.
– Такой сноб, что живых людей ему недостаточно, ему надо знать еще и мертвых – я имею в виду титулованных мертвых, конечно. Он роется в их мемуарах, так что может говорить о своей дорогой герцогине де Дино или о том, «как очень верно сказала леди Бессборо». Он назубок знает родословные книги и всегда готов подсказать, кто кому кем доводился, я имею в виду королевские семейства и прочее. Затем он пишет книги обо всех этих людях, и создается впечатление, что они были его собственностью. Фу!
– Именно так, как я и ожидал, – подытожил Седрик, – благородный, культурный человек, из тех людей, которые нравятся мне больше всего. И одаренный! Его вышивки поистине чудесны, а десятки его картин на корте для сквоша достойны самого Руссо-таможенника [74]. Пейзажи с гориллами! Оригинально и смело.
– Гориллы! Лорд и леди Монтдор и любой другой, кто захочет позировать.
– Ну что ж, это оригинально и смело изобразить моих тетю и дядю в виде горилл, я бы не отважился. Думаю, Полли очень повезло.
– Борли думают, все кончится тем, что вы женитесь на Полли, Седрик. Позавчера Норма выдвинула мне эту захватывающую теорию. Они считают, что это был бы смертельный удар для леди Монтдор, и страстно желают, чтобы это произошло.
– Очень глупо с их стороны, дорогая. Полагаю, им стоит только взглянуть на Героя, чтобы увидеть, насколько это невероятно. Что еще говорят обо мне Борли?
– Седрик, как-нибудь зайдите познакомиться с Нормой – я просто умираю от желания увидеть вас вместе.
– Думаю, нет, дорогая, спасибо.
– Но почему? Вы всегда спрашиваете, что она говорит, а она всегда спрашивает, что говорите вы, вам бы гораздо лучше порасспросить друг друга и обойтись без посредника.
– Дело в том, что я уверен: она напомнит мне о Новой Шотландии, а когда такое происходит, настроение у меня портится, барометр падает до ливня и бури. Домашний плотник в Хэмптоне мне тоже о ней напоминает, не спрашивайте почему, но это так, и мне приходится неучтиво отворачиваться всякий раз, как я с ним сталкиваюсь. Уверен, Париж потому меня устраивает, что там нет и тени Новой Шотландии, и, пожалуй, также именно поэтому я все эти годы мирюсь с бароном. Барон мог бы происходить из многих заморских земель, но только не из Новой Шотландии. Тогда как Борли там в избытке. Но хотя я не хочу с ними встречаться, мне всегда приятно о них слышать, так что, пожалуйста, продолжайте рассказывать о том, что они думают о Герое.
– Хорошо, я только что встретила Норму, когда ездила за покупками, и она была переполнена вами, потому что, кажется, вчера вы ехали из Лондона на одном поезде с ее братом Джоком, и теперь он просто не может ни о чем другом думать.
– О, как волнующе. А как он узнал, что это был я?
– По множеству признаков. Ваши очки, ваш кант на пальто, ваше имя на багаже. Вам не удастся быть неприметным.
– О, отлично.
– Так, по словам Нормы, ее брат был в настоящей панике, сидел, глядя одним глазом на вас, а вторым – на сигнальную веревку, потому что ожидал, что вы в любую минуту броситесь на него.
– Святые небеса! Как он выглядит?
– Вам лучше знать. Кажется, вы с ним были одни в купе после Рединга.
– Ну, дорогая, я помню только отвратительного усатого убийцу, сидевшего в углу. Я особенно хорошо его запомнил, потому что всю дорогу думал: «О, какое счастье быть Героем, а не кем-то вроде этого».
– Полагаю, это был Джок. Рыжеволосый и бледный.
– Точно. О, так значит, это Борли? А как вы думаете, к нему часто пристают в поездах?
– Он говорит, вы гипнотически таращились на него сквозь очки.
– Дело в том, что на нем был довольно неплохой твидовый костюм.
– А потом, в Оксфорде, похоже, заставили его достать ваш чемодан с багажной полки, сказав, что вам запрещено поднимать тяжести.
– Ничего подобного. Просто чемодан был очень тяжелый, и кругом, как обычно, никаких признаков носильщика, я мог бы себе навредить. В любом случае все прошло нормально, потому что он без всякого труда снял его для меня.
– Да, и теперь он просто вне себя от ярости, что это сделал. Он говорит, вы его загипнотизировали.
– О, бедняга. Мне хорошо знакомо это чувство.
– Что у вас было в том чемодане, Седрик? Он говорит, чемодан весил не меньше тонны.
– Костюмы, – ответил Седрик, – и несколько мелочей для лица. Очень маленьких, в сущности. Я откопал прелестный новый ночной крем, о котором, кстати, должен вам рассказать.
– И теперь все говорят: «Вот видите, если он загипнотизировал даже старину Джока, неудивительно, что он обвел вокруг пальца Монтдоров».
– Но зачем мне, ради всего святого, обводить вокруг пальца Монтдоров?
– Завещания и собственность. Проживание в Хэмптоне.
– Моя дорогая, да если на то пошло, Шевр-Фонтен в двадцать раз красивее Хэмптона.
– А могли бы вы сейчас туда поехать, Седрик? – спросила я.
– Так или иначе, люди не понимают, что нет большого смысла маячить перед глазами ради наследства, – это просто того не стоит. У меня есть друг, который проводил по нескольку месяцев в году у старого дяди в Сарте, чтобы остаться в его завещании. Для него это была пытка, ведь он знал, что тем временем особа, которую он любил, изменяет ему в Париже, да и, кроме того, Сарта страшно уныла, как вы догадываетесь. Но все равно он не уезжал оттуда. И что же происходит? Дядя умирает, мой бедный друг наследует дом в Сарте и теперь чувствует себя обязанным водвориться там, дабы изображать, что все же был какой-то смысл в этой зря потраченной молодости! Вы понимаете, что я хочу сказать? Это порочный круг, а во мне нет ничего порочного. Дело в том, что я люблю Соню, вот почему я тут живу.
Я ему верила, действительно верила. Седрик жил настоящим. Ему было несвойственно заботиться о таких вещах, как завещания; если существовал когда-нибудь пресловутый беззаботный кузнечик [75] или библейская полевая лилия [76] – это был он.
Когда Дэви вернулся из своего круиза, он позвонил мне и сказал, что придет на ланч и расскажет о Полли. Я подумала, что Седрик тоже может прийти и услышать все из первых уст. Дэви всегда лучше выступал перед аудиторией, даже когда ему не особенно нравились отдельные присутствующие, поэтому я позвонила в Хэмптон, и Седрик с удовольствием принял приглашение на ланч, а потом спросил, может ли он остаться у меня на пару ночей.
– Соня уехала на апельсиновое лечение – да, полное голодание, за исключением апельсинового сока, но не слишком переживайте за нее – я знаю, она сжульничает. Дядя Монтдор в Лондоне, на заседании Палаты, и я грущу здесь совсем один. Я бы очень хотел побыть с вами и хорошенько осмотреть достопримечательности Оксфорда, для чего мне никогда не хватает времени, когда со мной Соня. Это будет очаровательно, Фанни, спасибо, дорогая. Так, значит, в час.
Альфред в то время был очень занят, и я с восторгом предвкушала, как побуду в компании Седрика денек-другой. Я подготовилась к действиям, предупредив тетю Сэди, что он будет здесь, и сообщив своим друзьям – студентам бакалавриата, что они мне пока не понадобятся.
– Кто этот прыщавый ребенок? – спросил однажды Седрик, когда паренек, который сидел на корточках у меня перед камином, встал и, заметив мой взгляд, испарился.
– Я вижу в нем молодого Шелли, – ответила я, без сомнения, напыщенно.
– А я вижу в нем молодого пентюха.
Дэви прибыл первым.
– Придет Седрик, – предупредила я, – так что ты не должен начинать без него.
Чувствовалось, что он прямо лопается от новостей.
– О, Седрик, какая жалость, Фанни. Когда бы я ни пришел, всегда застаю здесь это чудовище, он, похоже, живет в твоем доме. Что думает о нем Альфред?
