Но мне все равно страшно. Не покидает тревога, плохое предчувствие. Естественно, Паша видит это, он же читает меня как открытую книгу. Поэтому остается со мной в палате допоздна, пока я не усну. Садится на краешек кровати и гладит успокаивающими движениями по голове. Постепенно тревога сходит на нет, мне становится тепло и хорошо, я засыпаю.
А на следующий день Паша пропускает утреннее совещание и приезжает, чтобы пойти со мной на узи.
— Ложитесь на кушетку, раздевайтесь ниже пояса, посмотрим трансвагинально, — говорит врач, когда мы с Пашей заходим в кабинет.
Мне все узи делают трансвагнально, поскольку угроза сохраняется. Я послушно раздеваюсь и ложусь, прикрывшись одноразовой пеленкой, а Паша садится рядом на стул. Перед нами на стене висит большая плазма, на которой уже совсем скоро мы увидим нашего малыша. Врач вводит в меня зонд, и на экране появляется ребёнок.
Из легких весь воздух выбивает. Я не шевелюсь, онемела. Только чувствую, как по щекам заструились слезы и как Паша крепко сжал мою руку, а затем переплел наши пальцы.
— Канал расширен и повышен тонус, — недовольно цокает врач.
Опять. Опять он расширен и опять тонус. Но сейчас эта информация проходит для меня фоном, поскольку я неотрывно гляжу на экран телевизора.
— Позвоночник визуализируется, — говорит протокольным голосом врач, и медсестра быстро печатает за ним на клавиатуре. — Размер левого бедра…
Я внимательно вглядываюсь в малыша. Вот он мой маленький, моя кровиночка, мое счастье, мой смысл жизни. Единственное, что у меня есть. Я ведь совсем одна. С родителями у меня не близкие отношения, а с Пашей мы просто друзья. Но скоро у меня будет мой малыш. Я окутаю его любовью и заботой, буду дарить тепло и ласку. И никто мне больше не нужен. Только бы он родился здоровеньким. Я тогда буду самой счастливой на свете.
— Вытирайтесь, — врач подаёт мне салфетки, когда узи заканчивается. — У вас здоровый малыш, но угроза сохраняется.
Я уже не обращаю внимания на слова об угрозе. Привыкла. Главное, что ребенок здоров. Это лучшее, что я слышала за двадцать семь лет своей жизни. Ни один комплимент, ни одно признание в любви близко не сравнятся с фразой «У вас здоровый малыш».
Паша помогает мне подняться, берет у врача заключение и несколько снимков ребенка с аппарата узи. Доводит меня под руку до палаты, усаживает на постель и садится рядом.
— Ну вот, а ты боялась.
Всхлипываю.
— Ну что ты, Арин, — обнимает меня одной рукой.
— Это от счастья.
Ну что я в самом деле разревелась. Вытираю лицо, пока Паша рассматривает снимки ребенка.
— Смотри, а он на меня похож, — говорит и показывает одну фотографию мне.
Приглядываюсь к профилю малыша.
— Он еще ни на кого не похож.
— На меня уже похож, — спорит. — Смотри, ну мой же профиль.
Не пойму, он это серьезно или прикалывается.
— Паш, ну в каком месте он похож на тебя? — возмущённо спорю.
— Профиль похож. Как ты не видишь?
Смотрю на Пашин профиль, затем на профиль ребенка. Обратно на Пашин профиль.
— Не неси чепуху, — забираю снимок малыша. — Тебе кажется.
Вот же удумал. На него похож! Да, щас. Я вынашиваю, я мучаюсь, я буду рожать, поэтому и похож ребенок будет на меня.
— Ты просто не хочешь признавать, что малыш похож на меня, — с гордостью произносит.
Толкаю его в бок.
— Тебе померещилось.
Паша смеется, и я автоматически заражаюсь его смехом. Все тревоги и страхи ушли, я чувствую лёгкость и радость. У нас будет здоровый малыш. Это лучшее, что могло с нами произойти.
— Я уже поеду, — говорит Паша, и я слышу в его голосе нотки грусти. Как будто не хочет уезжать.
— Хорошо, — отвечаю, слегка поникнув.
— Сегодня больше не смогу приехать. Пришлось перенести важные утренние дела на вечер.
С пониманием киваю.
— Да, конечно, — бормочу, а у самой уже тоска по душе разлилась.
— А завтра вечером приеду, — говорит, поднимаясь.
Встаю следом за ним и дохожу до двери.
— Я буду ждать, — шепчу с чувством.
Мне почему-то страшно посмотреть на Пашу, начинаю на пустом месте нервничать. Паша касается моего подбородка и поднимает на себя лицо. Ведет нежно подушечками пальцев по щеке вверх и поправляет волосы за ухо.
В крови происходит резкий выброс адреналина, коленки подкашиваются. Словно завороженная, гляжу на Пашу. Он гладит меня по голове, а в следующую секунду обнимает. Утыкаюсь носом ему в шею, вдыхаю любимый запах и чувствую, как щиплет глаза.
— Все будет хорошо, — шепчет мне на ухо.
Одеревеневшими руками медленно-медленно обвиваю его спину. Не знаю, сколько мы так стоим. Время остановилось. Чувствую, как Паша касается губами моих волос. Целует. Прижимаюсь к нему крепче, сильнее обнимаю.
— Паша… — шепчу. А что дальше сказать, не знаю. Во мне так много чувств, эмоций, мыслей. Никаких слов не хватит выразить.
— Все будет хорошо, — повторяет и еще раз целует в макушку.
Он первый отрывается от меня. Сама бы я ни за что в жизни это не сделала. Одарив напоследок улыбкой, выходит за дверь. А я еще долго так стою, ощущая на себе тепло Пашиного тела. Когда оно улетучивается, возвращаюсь в постель. Ложусь, одной рукой беру снимок малыша, а второй обнимаю себя за живот. Долго смотрю на ребенка, испытывая неимоверное счастье. В какой-то момент даже начинаю замечать что-то общее с Пашиным профилем. Вот же на тебе! Неужели и правда малыш будет похож на Пашу, а не на меня? Я негодую.
За этими мыслями сама не замечаю, как засыпаю.
А просыпаюсь от резких спазмов внизу живота и пояснице. В первую секунду не понимаю, что происходит, подскакиваю на постеле, растерянно кручу головой в темноте. Спазмы повторяются, и меня окатывает ледяной волной ужаса. Я уже испытывала такое дважды. Новый спазм — и между ног стало мокро и тепло. Включаю свет, отбрасываю в сторону одеяло, смотрю на расползающуюся красную лужу крови и срываюсь на истошный крик.
Я чувствую, как из меня уходит жизнь…
Глава 49. Боль
Павел
Самую большую боль нам причиняют только любимые люди.
Она сродни аду. Так же сжигает тебя заживо, превращая в пепел. После этой боли не живешь, а существуешь. Один день сменяет другой, а тебе вообще похрен, даже если наступит конец света. Ведь твой личный апокалипсис уже произошёл.
Предательство Арины без преувеличения убило, уничтожило меня. Я был похож на ходячий труп. Гвозди в крышку моего гроба продолжали забивать ее счастливые фотографии с мужем в социальных сетях. То они в парке, то в ресторане, то возле загса, в котором расписались. Я как мазохист зачем-то все это смотрел. Тысячи острых ножей вонзались в меня, когда я видел счастливую улыбку Арины рядом с другим. В какой-то момент не выдержал и в прямом смысле слова вышвырнул в окно ноутбук с телефоном. Просто чтобы их не видеть. А следом всю мебель из квартиры и посуду.
Потом не знаю, что было. Полный провал в памяти. Очнулся в какой-то пафосной клинике. Не помню, как она называлась, но если по-простому, то психушка для богатых. Родители засунули меня туда, пока в окно следом за ноутбуком, телефоном и мебелью не полетел я сам. В психушке мне что-то кололи, а еще каждый день приходила психиатр и вела со мной беседы. Проще говоря, вправляла мозги.
И вправила. Я провёл в психушке полгода и вышел оттуда как новенький. У меня было такое странное состояние, когда я все хорошо понимал и осознавал, но это больше меня не трогало. Сердце как будто превратилось в камень и стало неспособно испытывать боль. Да и не только боль, другие чувства тоже. Жалость, сострадание, печаль, любовь… Что там ещё чувствуют обычные люди? У меня этого больше не было. Мною двигали только разум и рациональность.
После психушки я начал работать в строительной компании отца, и мне с первого дня легко давались сложные решения. Кого-то уволить, перевести на должность хуже, сократить зарплату, провести неприятные переговоры — вообще не составляло труда. Я просто не испытывал жалости к этим людям.
