ребёнка, конечно, лучше бы расписаться, но, если что, я договорюсь без церемонии. Или вы хотели?
— Нет, — покачала я головой. — Если только для своих.
— Ну свои все и так поймут. А в какой ЗАГС ходили? — встала она. Кивнула, когда я ответила.
Мы словно поменялись ролями: теперь она за мной присматривала.
Не сговариваясь, мы с Марком решили, что будем жить у неё, когда Елена Сергеевна предложила. Его квартира не нравилась мне, моя — ему, снимать что-то новое было совершенно безответственно, а в её наследных пяти комнатах на Якиманке места хватало всем.
К тому же Елена Сергеевна почти закончила ремонт в новой квартире, они с Ярославом потихоньку начали перевозить вещи, и она уже переселила туда двух кошек, чтобы привыкали. Оставила только Бордо, самую ласковую, ту, что особо была привязана к Марку, и Бордо ходила по квартире хозяйкой, гордо помахивая хвостом.
— Честно говоря, я бы поселилась на даче, — сказала я Марку.
Но мы оба понимали, что это невозможно: слишком далеко от города. И ему не намотаешься, и случись что — до больницы не доберёшься. Поэтому я лежала и не жужжала.
А чтобы не скучала, меня озадачили выбором дизайна — в бывшей комнате Марка Елена Сергеевна решила сделать детскую. И всё шло к тому, что мы, видимо, останемся здесь жить.
— Парк Горького, Нескучный сад, «Музеон», Воробьёвы горы, Ботанический сад, — перечисляла Елена Сергеевна, показывая в разные направления руками, — будет где гулять с коляской.
— А потом Третьяковка, дом Художника, — кивала я, понимая, к чему она клонит. — И школы тут, наверное, хорошие, — улыбалась. — И до МГУ недалеко.
Она засмеялась.
— Но он ведь, как назло, поступит в Бауманку и будет мотаться чёрт знает куда, — имела она в виду отчасти Марка, но больше, конечно, будущего внука.
— Пусть он хоть в Пекине учится, — выдыхала я, погладив живот. — Только сейчас не торопится.
— Ну сейчас никто ему и не позволит, — успокаивала Елена Сергеевна. — Мы тут опять же недалеко, в Хамовниках, — явно предвкушала она, как будет к ней после школы прибегать внук и трескать за обе щеки пирожки (она обещала даже ради него научиться готовить).
А я думала только о том, чтобы он родился. Родился живым и здоровым. Поэтому целыми днями лежала в кровати, порой задрав ноги, как советовали врачи. Всё что надо — пила, всё, что назначили — колола, и как бы ни было трудно, муторно, одиноко и тоскливо (бездействие и невозможность встать та ещё пытка), думала только о том ради чего всё это, а точнее, ради кого.
Из друзей чаще всех приезжала Юля. С работы в принципе приезжали все, даже Манн.
Сегодня вдруг приехал Першин.
Приехал, конечно, не ко мне. Университетский приятель Марка — водолазка, высокие ботинки, дважды закрытая поза (нога за ногу, скрещённые на груди руки) — парень в футлярчике, как думала я, неизвестно, каких чертей ждать. Он заглянул поздороваться, проходить не собирался, видимо, хотел обсудить что-то в машине или на улице, но Марк уговорил его зайти.
— Стас, — представил он. — Першин. Ну вы знакомы, — добавил он, когда тот разулся.
Не сказать, чтобы Першин мне не нравился, я ничего о нём не знала, и, кроме той вечеринки, где познакомилась с Марком, мы нигде и не пересекались. Марк упоминал время от времени: Першин то, Першин сё, потом я узнала, что это у него он занял денег на покупку квартиры. Возможно, по этому поводу тот и приехал. Но я словно первый раз услышала его имя. И поняла, что он не просто приятель.
Это тот самый Стас, что когда-то был лучшим другом Марка и развёлся с женой ради паскуды, что трахалась со всеми подряд. Они, конечно, помирились, но дружить уже не смогли. Першин был потерей, что Марк переживал куда больше, чем хотел показать.
И раз он уже разулся, то зашёл и ко мне.
Пока Марк заваривал чай, грел вчерашнюю пиццу, Стас развлекал меня разговорами.
— Так вы, значит, снова поженились?
Я кивнула и привычно погладила живот: малыш сегодня что-то особенно разошёлся — крутился, пинался, упирался то кулачками, то пяточками, словно ему что-то не нравилось, или что-то его беспокоило. А, может, просто давление менялось, как любила говорить моя мама. За окном крупными хлопьями падал снег и тут же таял: первые дни декабря стояли снежные, но тёплые.
Елена Сергеевна, как и обещала, организовала церемонию бракосочетания на дому. Вернее, просто забрала наши паспорта, потом вернула уже с печатями, накрыла ужин и торжественно вручила свидетельство о браке. Я даже с постели не вставала. У меня опять были схватки, и хоть она сказала, что это схватки какого-то Брекстона-Хикса — организм так готовится к родам, это хорошие схватки, короткие и неопасные, мне было тревожно и страшно.
— А я летом был на свадьбе, — поделился Першин. — Ну, ты, наверное, знаешь. Наша общая подруга, Зинаида, — уточнил он, видя непонимание у меня на лице, — вышла замуж.
Я знала, что она ушла в декрет, Алексей уволился. Больше мне Юля ничего не рассказывала. Возможно, и сама не знала, не интересовалась, да я и не спрашивала.
— Правда? — удивилась я. — Нет, я не знала, мы не общаемся.
Срок у неё побольше моего, тут же посчитала я, она, наверное, уже родила. Мы улетели в Стамбул в апреле, вернулись в октябре. Мои сорок недель приходились как раз на новогоднюю неделю, а её, наверное, на ноябрь или раньше.
Першин назвал место, где и с каким размахом праздновали, и я удивилась ещё больше.
Удивилась до бестактности:
— Завьяловой по карману такие заведения?
Даже если Лёша неплохо устроился на новом месте, и она заставила его расписаться, такую роскошь они себе вряд ли могли позволить. Да и глупо это как-то спускать декретные деньги на ледяных лебедей и застолье стоимостью несколько миллионов.
— Завьяловой, может, и нет, — улыбнулся Першин, — а вот Беккеру как два пальца об асфальт.
— Беккеру?!
Наверное, кровь отлила у меня от лица, потому что Стас перепугался.
— Ань, с тобой всё в порядке? Марк! — заорал он.
На кухне что-то упало, но Марк вряд ли стал подбирать.
— Аня! — кинулся он ко мне. — Скорую? Маму? Что? Схватки? Господи, да не молчи!
Я положила руки на живот. Выдохнула.
— Всё в порядке. Малыш что-то разволновался. Не схватки, — покачала я головой.
Он накинулся на Першина:
— Что ты ей сказал? Ей нельзя волноваться, я же предупредил!
— Да, успокойся ты, ничего
