я ей не сказал. Сказал, что Завьялова вышла замуж.
Я кивнула, давая понять, что он не виноват. Но это же Марк — он так просто не поверил.
— За кого? — рявкнул он.
— Блядь! Да откуда я знаю! Я первый раз его увидел на свадьбе. За какого-то Беккера.
— За стоматолога? — уставился на него Марк.
— Не, стоматолог это младшенький. Про того говорили, что вроде он клиники свои продал и свалил за кордон. Папаша у них то ли прокурор, то ли сенатор, не запомнил. Он на свадьбе тоже был. Представительный дядька, серьёзный. А Зинка вышла замуж за старшего, — с перепугу частил Першин, — ему под сорок, и он какой-то там крупный акционер, удобрениями вроде занимается, ну там мочевина, все дела, — хохотнул Першин, — бабка моя рассаду помнится, таким поливала. Но у него всё по-крупному, заводы, пароходы. Зинка вроде приехала к младшему по работе, рекламку предложить, а там этот старшенький со Стокгольму только прилетел. В общем, как-то так, — оценил он непроницаемое лицо Марка, но как паровоз, который сразу не остановишь, договорил. — В общем, они замутили, мужик улетел обратно в Стокгольм, или в Дубай, а, может, в Красноярск, где там у него заводы, вообще на месте не сидит, а Зинка залетела, ну и не растерялась, сразу тест сделала, чтобы не усомнился. Ну а тот, как честный человек… А может, Зинка просто ему понравилась. Она девка-то интересная. Так что там с чаем? — он снова посмотрел на Марка.
Но Марк смотрел на меня. Качнул головой. Но только я, наверное, поняла, что он хотел сказать: «Какой, сука, чай. У моей жены риск преждевременных родов. Ребёнок беспокоится. Какая, сука, Зинка! Какой на хуй чай!»
— Ты как? — спросил Марк.
— Ничего, — кивнула я.
Но мне совсем не нравилось, как малыш крутится. И как опять напрягся живот.
И Марк понял.
— Скорую?
— Нет, звони маме.
— Ладно. Понял, чая не будет, — натянуто улыбнулся Першин. Ему явно хотелось побыстрее свалить. — Ну, зовите на крестины, если что, — достал он из-за ворота водолазки православный крестик. — Я тут недавно приобщился, жена настояла, мы вроде как сошлись, венчаться собрались. Так что я и крёстным могу.
Я улыбнулась. Наверное, он всё же был неплохим парнем, этот Стас Першин, иначе Марк никогда не стал бы занимать у него деньги. И мне было занятно, что наша Отличница всё же вытянула выигрышный билет и его фамилия Беккер, но не более того, я сидела в луже — отошли воды.
— Марк, — окликнула я мужа. — И скорую.
А потом схватилась за живот: начались настоящие схватки.
— Всё будет хорошо, успокойся, — уговаривала Марка мама в коридоре приёмного отделения роддома, расхаживая от стены к стене.
Но именно потому, что она не сидела на месте, он и понимал: наверняка она не знает.
Её в родовой зал не пустили: не принято. Да она и не настаивала, хотя её здесь знали.
— Елена Сергеевна, мы сделаем всё, что в наших силах, — сказал парень в медицинской маске.
— Я не сомневаюсь, Кирилл, — ответила она, — не я ли тебя учила. Но если бы я…
— Нет, — ответил он спокойно и категорично, — вы здесь не врач. Я её гинеколог, а вы — родственник. Мы сообщим, когда закончатся роды.
Марк и не подозревал, что Анин гинеколог мужик, никто из них не сказал, а ведь его рекомендовала мама. Но, наверное, был даже рад, что остался в неведении.
Марк даже как-то заикнулся, что хотел бы присутствовать на родах. Но тогда именно мама ответила ему такое же категоричное «нет».
— Ты вообще представляешь себе, что такое роды?
— Ну, примерно. Я посмотрел в интернете, — соврал Марк. Он даже в интернете не смог.
— Зря. Ничего интересного, никакого чуда нет в этом, как правило, кровавом и жестоком зрелище. Нигде мужчина не чувствует себя более беспомощным, чем на родах. Поэтому нет, — повторила она.
И Аня тоже не стала настаивать.
Сейчас он думал, что, может, зря.
Может, ему было бы проще, будь он там, с ними. А, может, нет.
— Тридцать шесть недель, — повторяла мама, расхаживая по коридору.
— Это же плохо, да? — услышал её Марк.
Он прочитал всё там же, в сети, что на седьмом месяце родить лучше, чем на восьмом.
— Конечно, нет, — остановилась перед ним гинеколог-эндокринолог-акушер-репродуктолог Елена Сергеевна Терновская. — Когда есть отклонения в развитии плода или акушерские проблемы — да, например, при гипоксии, то есть, когда ребёнок растёт при недостатке кислорода, лучше ему родиться в семь месяцев, чем ещё месяц задыхаться. Но, поверь, я бы этого не допустила.
— Я не сомневаюсь. Я просто волнуюсь, мам.
— Я понимаю, сынок, — обняла она Марка. Он тоже её обнял, погладил по спине. — Я тоже волнуюсь. Первый раз в жизни при родах. Но мне простительно — это мой первый внук.
— Спасибо, мам, — выдохнул Марк. Сейчас ещё было не время плакать, но глаза защипало.
— Не за что, сын, — ответила она. — Ты всё же у меня один. И, знаешь, не думала, что это когда-нибудь скажу, но ты выбрал лучшую в мире девчонку. Она стоила того, чтобы за неё бороться, только за то, как она сражалась за вашего малыша. Она у тебя молодец, Марк. И ты тоже ничего, — ткнула она его в рёбра. — Уже решили, как назовёте сына?
— Нет. Она сказала, что, когда мы его увидим, сами поймём.
— Елена Сергеевна, — прозвучал знакомый мужской голос.
Они оба встрепенулись.
Врач стянул вниз маску.
Боже, да он совсем пацан, подумал Марк.
— Нет, — отчаянно замотала головой мама. — Нет!
— Елена Сергеевна, с вашим внуком всё хорошо. Мальчик. Три пятьсот. Девять баллов по Апгар.
— А его мать, — напрягся Марк. — Что с Аней?
— Мы сделали всё, что могли…
Земля качнулась под ногами. Стены поплыли. Марк знал, что это значит.
Когда отца достали из-под обломков, он был ещё жив, и Марк слышал, как врач говорил маме: «Мне жаль, мы сделали всё, что могли, но травмы были несовместимы с жизнью».
Он почти с ненавистью посмотрел на маму.
Марк знал, что в критической ситуации спасают мать, а не ребёнка, но она…
— Ты сказала, чтобы спасали ребёнка? — ужаснулся он.
— Нет! Господи, нет, Марк! Она жива! Жива, — трясла его мама. — С чего ты взял, что ей вообще что-то угрожает? Да принесите уже кто-нибудь воды!
Ему подали стакан с водой. Но Марк не помнил, как пил.
Он словно выходил из тяжёлой комы. Всё плыло. Руки-ноги не слушались.
— Она жива? — переспросил он.
— Конечно, — уверенно ответила мама. —
