Ксения угадала его последнюю мысль. Спрятала хитрую улыбку за горлышко водолазки.
— Вот так предпочитают одеваться женщины, не терпящие прикосновений, — когда им не надо никого соблазнять.
Глеб на ватных ногах подошел к дивану. Присел. Он столько раз фантазировал, что скажет Ксении при встрече, но сейчас в голове стоял туман.
— Болезнь не прошла?.. — машинально спросил Глеб, зарываясь пальцами в свои волосы.
— Не прошла. Я переношу касания только двоих.
— Меня и того?.. — Глеб кивнул в сторону мотоциклиста.
— Да нет же! — Ксения рассмеялась, словно это и в самом деле была отличная шутка. — Он мой друг! И всегда был только моим другом!
Она сделала легкий жест рукой — Глеб уловил его краем глаза — и мотоциклист, прикрыв за собой дверь, исчез.
Ксения опустилась перед Глебом на колени. Он поднял на нее взгляд — все смотрел, смотрел — и не понимал, какие чувства испытывает. Ее появление в его жизни — это лекарство или яд? Наверняка, второе. Потому что после приема лекарства должно становиться лучше.
— Зачем ты вернулась? — выдавил он из себя.
— Соскучилась, — то ли всерьез, то ли с иронией произнесла Ксения — и взяла его ладони в свои.
Глеб резко, глубоко вдохнул и опустил голову.
Лучше бы ему это снилось — как со дна души пробуждаются, опутывают, поглощают его чувства к этой женщине. Вот она — стоит перед ним на коленях, брюнетка в темной закрытой одежде, а в голове мелькают кадры — ее профиль в сполохе молнии, светлые волосы прижаты воротом куртки… Босые ступни на мягкой траве… Ксения склоняется к нему, рассказывая, как соблазнить женщину… Жарко, душно, пьяно… Он с битой идет за ней к бараку… Занавеска скользит по ее плечу… Карточный дождь осыпается им на головы… Ажурная маска… Спящая обнаженная Ксения, укрытая простыней… Поиграешь со мной… Ее затравленный взгляд на вечеринке… Он прижимает ее спиной к машине в автомастерской…
Глеб взял ее лицо в свои ладони — крепко, чтобы не увернулась — и притянул к себе. Прижался губами к ее губам так сильно, что заскрипели зубы. Прорвался к ней в рот языком. Боролся с ней до тех пор, пока хватало воздуха. Затем отстранился.
Ксения смотрела на него широко распахнутыми глазами. Волосы растрепались, прилипли к щеке. Рот — удивленно приоткрыт. Этот приоткрытый рот — такая же буква «о», как тогда, на вечеринке, после шлепка по ягодицам, — мгновенно разбудил в нем зверя. Зверь просыпался только рядом с этой женщиной — созданной для того, чтобы ломать его, снова и снова.
Может, Ксения, и в самом деле, — не человек? Потому что ничего человеческого в ней нет. Она, как паук, — расставляет сети, запутывает, обезволивает. Высасывает нутро — оставляет лишь оболочку — и живи, как хочешь. Или не живи… А он все равно, как безумный, идет за ней: на ее голос, на взмах ее руки, на запах. И это никогда не прекратится. Пока дышит, он будет разрушать построенное, предавать близких, лгать, красть, калечить. А потом приползать к ней на коленях…
Глеб одной рукой схватил ее за волосы на затылке, другой — расстегнул ширинку брюк, и с силой наклонил Ксению к паху. Она вскрикнула и уперлась руками в диван, но Глеб продолжал давление.
— Остановись! — закричала Ксения.
Глеб ослабил хватку, но не выпустил из кулака ее волос.
Ксения подняла голову.
— Не так резко, Стрелок…
Что же плескалось в ее глазах? Боль? Но не физическая, нет. А еще — сожаление…
— Я же могу случайно поранить тебя зубами. Потише… — и она сама наклонилась к нему.
…А еще жалость. Жалеет его?! Пусть… Глеб откинулся на спинку дивана.
Что одна делала такого, особенного? То же, что и другие женщины, — те же движения. Но с ней все было острее, ярче, чувственнее. Ей откликалось не только его тело, но и душа.
Послушная, податливая Ксения… Она подстраивалась под его темп, потакала его порывам… Чтобы еще крепче привязать к себе! Лишь подумав об этом, Глеб вскочил, ладонью надавил ей на спину, прижимая к дивану. Задрал юбку и, не снимая с нее белья, вошел в нее. Еще несколько сильных резких толчков — и только тогда он осознал, что происходит. Замер, с ужасом вглядываясь вглубь себя. Кто этот человек, который стоял на коленях?! Кто это чудовище?!.
Из него вырвался звук, похожий на всхлип и рык одновременно. Он всем телом прижался к Ксении и уткнулся носом в ее шею. У нее даже запах изменился… Но она все равно оставалась его женщиной. Что же это за болезнь такая?!. Что за проклятие?..
Ксения подтянула к себе его ладонь, погладила тыльную сторону, коснулась поцелуем, приложилась к ней щекой. Щека была влажной.
— Все в порядке, милый… — тихо произнесла Ксения.
Она никогда его так не называла.
Глеб прижался к ней еще сильнее. Дышал глубже, заставляя себя привыкнуть к ее новому запаху. Пытался впитать ее тепло. Запомнить это ощущение — Ксения в его руках — потому что знал: она снова исчезнет.
— Ложись на диван, — тихо попросила она.
Глеб повиновался.
Он смотрел, как Ксения раздевалась перед ним, — медленно, просто, нисколько его не стесняясь — как раздевалась бы перед мужем, с которым провела много лет. Так смотрят сон — с отстраненным участием. Ему казалось, что все это происходит не по-настоящему.
Но вот она садится на него сверху — и от спазма наслаждения Глеб невольно прикрывает глаза. Вот она двигается на нем, его пальцы сжимают ее бедра. Он притягивает Ксению к себе. Одной рукой крепко обнимает за спину — другой, придерживает ее бедра — и уже двигается сам. Глеб находит губами ее губы и целует нарочито медленно, совершенно не совпадая с быстрым ритмом их движения. От этого Ксения начинает постанывать — и Глеб мысленно пытается сосредоточиться на своих ощущениях — лишь бы не слышать эти стоны, потому что он готов излиться только от одних этих звуков. Останавливается и, не выходя из Ксении, мягко переворачивает ее на спину.
…Пока дышит, он будет ненавидеть ее — и так безумно, невыносимо любить…
— Я люблю тебя, — говорит Глеб — и прикладывает палец к ее губам.
Пусть молчит. Он и так все знает.
Она никогда не была его — и не станет. То, что Ксения чувствует к нему — не любовь — что-то иное, менее острое и сильное, но тоже важное. Этого достаточно для счастья.
— Люблю… — целует ее лицо. — Люблю… — Спускается по шее, касается губами ключиц, груди, прикусывает ее затвердевшие соски — и снова прикрывает глаза, доведенный до предела ее стонами. — Я никуда не уйду, пока не изучу каждый твой миллиметр… Пока не насыщусь тобой…
— Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, милый…
Я просыпаюсь, но глаза не открываю — почему-то это очень тяжело сделать. Лежу на боку и, не шевелясь, пытаюсь понять, что изменилось в моей комнате. Вместо пододеяльника чувствую нежную шершавость пледа. Под щекой не наволочка, а, кажется, подушка из меха — когда она у нас появилась? Запах совсем незнакомый — свежеспиленного дерева. А моя рука лежит на… бедре Графа!
Сердце тотчас же подскакивает к горлу. Я вспоминаю все, что произошло этой ночью. Теперь я не открываю глаза лишь потому, что мне страшно это сделать.
Пока я рассказывала историю, мы распили с Графом полбутылки текилы. Потом я оказалась рядом с ним у камина, на шкуре медведя. Случайно развернула наполненную рюмку — за что получила шлепок по попе. Затем мы пили на брудершафт. Затем — ругались и жарко мирились. Потом играли в карты на желание — и Граф проиграл — подозреваю, нарочно. Но, судя по выражению его лица, желание я загадала не то, на которое он рассчитывал: мы прикончили бутылку, лежа на разложенном диване, дважды посмотрев на лэптопе мой любимый фильм «В джазе только девушки».
Текила превратила меня в счастливую недвижимую амебу. Помню, моя голова лежала на коленях Графа, его ладонь гладила мое плечо. Кажется, он пробовал проявить более настойчивые знаки внимания, но я была не в состоянии поддержать его порыв.
Мне было уютно, спокойно — но сердце колотилось. Я чувствовала себя на своем месте — и, в то же время, казалось, я всего этого не заслужила. Я смеялась над шутками Джо и Джерри, которые слышала уже сотню раз, а в голове сквозь туман пробивались мысли о кольце… А потом сознание просто выключилось.
